Плохой это был разговор. Дурацкая манера у Эстебана — говорить то, что думает. Вот он и сказал мне, что давно мы уже перестали быть друзьями, что мой единственный друг теперь Гудрун и что он об этом очень сожалеет, потому что она стерва и до добра наша дружба с ней меня (да и её) не доведёт. Ну, может быть, он не совсем так выражался, поделикатней, но смысл был такой.
Я, конечно, возражал. А потом долго размышлял над его словами. Странно: мы стремимся вроде бы к одной цели, но их уважают, а нас нет. Ведь и мы и они против капитализма, против атомной бомбы, против «грязной» войны, за равенство, за свободу. И мы и они. Сначала я думал, что расхождение наше в методах. Они всё делают (это я только вам признаюсь, по секрету) чисто как-то, честно. Говорят то, что думают, и делают то, о чём говорят. А мы?
А мы, во-первых, не говорим, а орём, во-вторых, делаем совсем не то, что проповедуем. Мы против войны, а льём кровь, мы против капиталистов, а кто же тогда Франжье? Мы против атомной бомбы, но лозунги-то у нас реваншистские, а что такое реванш, как не война? Когда я слишком долго размышлял обо всём этом, я шёл к Гудрун. Она, как всегда, успокаивала меня. Действительно, невозможно справиться со всей этой империалистической верхушкой с помощью пустой болтовни. Революция бескровной не бывает. Так зачем ждать, пока «созреют массы»? Разве нельзя этому созреванию помочь, проложить, так сказать, к нему путь бомбами и пулями? Если, как утверждает Гудрун, да и Франжье, собственность — это кража, то владелец этой собственности — вор. А воров полагается наказывать. Между прочим, и смертью.
Вы, конечно, скажете, что наказанию предшествует приговор, который выносит суд. Кто же судьи? Да мы же и судьи!
С другой стороны, если каждый будет сам себе и следователь и судья, могу себе представить, что начнётся. Ого-го!
Да, не было у меня в голове ясности. Это теперь, когда я создаю эти «мемуары», мне всё ясно и понятно. А тогда такая путаница была в голове, такая каша, что иной раз хотелось куда-нибудь уехать подальше — в Африку, что ли, или в Австралию. Вот Эстебан так и сказал мне: «Не хватает сил — уезжай». Надо было его послушаться, уехать подальше и пробыть там подольше. Но как раз на это сил и не хватало.
Трудные были тогда для меня времена. И хотя я изображал из себя «главу семьи» (а Гудрун поддерживала эту игру), но в общем-то она мне помогла пройти тот кусок моего, теперь я это понимаю, никчёмного жизненного пути (уж лучше бы не помогала!).
Мы вели тогда странный и смутный образ жизни. Половину дня проводили в конторе у шефа. И, честно говоря, не всегда задания, которые я получал от знаменитого адвоката, были связаны с защитой его клиентов. Ну, хоть такое.
Однажды мне и ещё одному студенту нашего курса, тоже подрабатывавшему в конторе, поручили разыскать и привезти к шефу важную свидетельницу. Франжье предупредил, что женщина эта неврастеничка, всего боится и в свидетели идти не хочет. Но если он с ней поговорит, то сумеет переубедить. Важно только доставить её к нему без лишнего шума. Поэтому лучше привезти её к нему не домой, не в контору, а на его загородную виллу (я тогда впервые узнал, что у Франжье, идейного борца против личной собственности, имеется загородная вилла, даже две, как я потом выяснил).
Словом, подъехали мы с этим желторотым студентом к маленькому домику, который нам указал Франжье (начертил план на бумажке). Студент остался в машине, а я позвонил в дверь. Открыла средних лет неприметная женщина в фартуке, в резиновых перчатках (что-то делала по хозяйству).
— Вы, — говорю, — госпожа такая-то?
— Я.
— Вас просит приехать к нему господин адвокат. Это ненадолго.
— Какой адвокат? — удивляется она. (А меня шеф предупредил, что она будет играть комедию, мол, ничего не знаю, ничего не ведаю.)
Я говорю ей:
— Прошу вас, не упрямьтесь, это ради вашего же блага, поедемте. (В точности выполняю все инструкции шефа.)
— Уходите! Я ничего не понимаю. Несёте какую-то чепуху. Вы, наверное, пьяны. Уходите. А то позову полицию.
Тогда я заталкиваю её в дом, вынимаю из кармана компресс с какой-то дрянью и крепко прижимаю к её лицу. (Странный, конечно, способ обращения со свидетелями, но раз так приказал шеф…)
Она чуть подрыгалась и замерла.
Тащу в машину, благо район пустынный, и мы с моим трясущимся с непривычки подручным отвозим её на виллу, в сотне километров от города. Нас ждёт Франжье и ещё какой-то бородатый тип в очках, которого я раньше не видел. Вношу «свидетельницу» в дом, тащу в подвал (Франжье указывает дорогу). Там комната (для прислуги, что ли?) без окон, как бомбоубежище. Стол, кровать, стул, гардероб, умывальник. Кладу женщину на кровать.