— Что ты хочешь этим сказать? — усмехаюсь. — Что первой нашей высокоидейной акцией должно быть ограбление банка?
Гудрун смотрит на меня с выражением, с каким бы она смотрела на раздавленного клопа.
— Какой ты всё-таки циник, — говорит она осуждающе. — Запомни, мы не грабим! (О господи, уже слышу в её голосе истеричные рулады.) Мы занимаемся законной экспроприацией. Мы ударяем это проклятое общество потребления в самое сердце. Что для него наиболее дорого? Деньги! Изымая деньги у всех этих ничтожных буржуа, мы наказываем их больней всего. Кроме того, это наше право. Общество, которое нам надлежит разрушить, должно само поставлять нам для этого средства.
Я молчу.
— Мы что, — Гудрун повышает голос, — пьём на эти деньги, покупаем себе меха, бриллианты, машины, виллы?! — Она почти кричит. — Посмотри, в чём мы ходим! В тряпье! Мы ездим на угнанных машинах! Мы живём в мансардах! Мы питаемся в дешёвых харчевнях! Мы живём не богатствами, а идеалами! Во имя идеалов мы уничтожаем наших врагов! Во имя идеалов ты казнил того, кто был когда-то…
В ту же минуту я изо всех сил ударяю её по лицу, кровь из её разбитой губы брызжет мне на рубашку, и я ухожу в ванную сменить её.
Вскоре туда приходит Гудрун, она долго моет лицо, прикладывает какие-то примочки. Потом возвращается ко мне в комнату, ложится рядом на диван и целует меня. (Может быть, её надо всё время бить, тогда она станет вести себя спокойней?)
— Не сердись, — шепчет, — я больше не буду (смотрите, какая маленькая раскаявшаяся девочка — ей бы бантик в косички!). Сейчас не время ссориться.
— А когда время? — спрашиваю.
Она долго молчит, потом говорит мечтательно (такой я её вижу впервые, а уж то, что она говорит, я тем более впервые слышу).
— Сейчас бы полежать где-нибудь на тёплом песке у моря. Где-нибудь на Гавайях, где пальмы, цветы… Ты хотел бы побывать на Гавайях?
Я не сразу прихожу в себя от услышанного.
— На Гавайях? Не знаю. Когда-нибудь, может быть. Это не для таких, как мы, Гудрун. Это в другом измерении.
— Ты прав, — соглашается она печально, — наше место здесь, на переднем крае борьбы. — Голос её крепнет (ну вот, это снова Гудрун, какой я её знаю). — Наша судьба в сраженье. Отдохнут другие, те, кому мы проложим дорогу.
Я бормочу:
— На кладбище они отдохнут.
Она поворачивается и удивлённо смотрит на меня.
— Что с тобой, Ар, ты очень изменился после… — Она вовремя замолкает, вспомнив про разбитые губы.
— Ну, изменился! — взрываюсь. — Школу, которую мы с тобой прошли, не забудешь…
— Ты прав, — неожиданно тихо говорит она, — мы вообще ничего не можем забывать, Ар. У нас ведь только и есть прошлое. Будущего нет.
— Как же так, — усмехаюсь, — сражаемся ради будущего, а у самих его нет?
— Ты прекрасно меня понимаешь, Ар, мы с тобой до этого, да и ни до какого другого будущего не доживём.
— Так для кого готовим?
Она молчит, потом говорит:
— Знаешь, Ар, мне иногда кажется, что ни для кого. Во всяком случае, в «нашем» будущем никто не будет жить. Может быть, в другом каком-нибудь, которое готовят другие…
Я внимательно разглядываю Гудрун, такой я её ещё никогда не видел. Что с ней? Что её мучает — угрызения совести? Только не это, не такова моя Гудрун! Страх? Она его тоже не знает. Может быть, предчувствие?
Настроение у меня и без того неважное, а тут ещё и она добавляет тоски. Я решительно встаю и говорю:
— Собирайся, пошли в город.
— В город? Сейчас? Когда вся полиция идёт по нашему следу?
— Ну и что — от судьбы никуда не скроешься, а от полиции можно. Пошли.
И мы уходим в ночной город. Бродим по улицам обнявшись — этакая влюблённая парочка с пистолетами за поясом и гранатами в карманах. Заходим в дешёвое кино. Показывают дешёвый порнографический фильм. Народу в зале немного. Я не ханжа, вы сами понимаете, при моём образе жизни мои взгляды на любовь и физическую близость вполне земные. Но вся эта тошнотворная сексуальная дребедень, которая заполнила экраны, даже мне омерзительна.
Не досмотрев фильма, заходим в какой-то захудалый бар в тёмном переулке, пьём пиво. Бар почти пуст. Неожиданно входят человек пять-шесть подростков. Таких много теперь развелось «волчат» — злых, беспощадных, жестоких. Нападают на стариков, на женщин, на влюблённые парочки. За такую парочку принимают и нас.
Сначала они шумят, кривляются, на полную мощность заводят проигрыватель-автомат, хихикают, потом всё громче и громче прохаживаются на наш счёт. Один вынимает велосипедную цепь и начинает поигрывать ею, другой недвусмысленно что-то сжимает в кармане.