Нечто в таком роде мы находим в искусстве Востока, особенно в Японии. Вы встречаете там такую живость движения, какая не под силу западным художникам, изображающим движение, например скачки. Японцы не рисуют с модели. Европейские художники, рисующие с модели, не могут изобразить скачущую лошадь. На таких картинах вы увидите ноги лошади в странном положении, которое вам покажутся неестественным, так как глаза ваши недостаточно быстры, чтобы уловить все эти особенности движения.
Восточный художник не рисует с модели даже если пишет портрет, если только он не подражает западной манере. Он изучает лицо в разное время и в разных настроениях, и только когда изучит его вполне, он удаляется от него и начинает писать портрет. Мне говорили, что они делают иногда анатомические ошибки, но сам портрет поражает всегда удивительным сходством. Он напоминает эти различные выражения лица и дает нечто вроде их синтеза, изображающего его модель. Портрет дает вам живую личность, хотя в ней и нет той точности, которую вы получаете через фотографирование.
Многие художники работают именно таким образом, и несомненно, что когда в искусство вносится творческое воображение, возникает высшая форма искусства, чем только точное воспроизведение объектов природы. Об этом мнения очень различны, и я не настаиваю на своем мнении.
Но всё же я полагаю, что произведение воображения есть нечто большее, чем копирование объектов, которые природа создала несравненно совершеннее, чем это доступно самому искусному художнику. От художника я хотела бы узнать то, что он видит, нечто большее, чем могу видать я в воплощении божественной мысли.
Высшее искусство творит вечные типы. Можно привести много примеров тому. Я часто упоминала о Сикстинской Мадонне, которую считаю одной из наиболее прекрасных картин, но не потому, что она написана с красивых оригиналов, — можно даже признать, что обе модели художника, и мать, и ребенок, не отличаются особенной красотой. В чем же дело? Творец Сикстинской Мадонны создал идеал материнства и детства; не образ какой-либо одной матери и не образ одного какого-либо ребенка, но нечто столь совершенное, что когда вы смотрите на его картину, вы видите само материнство, а не женщину, и само детство, а не ребенка. Это представляется мне поистине самым высоким достижением искусства.
И к чему служило искусство, если бы оно давало нам то, что мы можем видеть сами? Мы хотим большего. Мы хотим той вечной красоты, которая воплощается через высокие и благородные человеческие эмоции. И когда, насладившись созерцанием действительно прекрасной картины, вы возвращаетесь во внешний мир, вы в любой крестьянке с её ребенком увидите ту же божественную красоту материнства и детства.
Вы учитесь создавать идеалы через великие откровения художника. Нет ничего более прекрасного, чем это прозрение в красоту идеала, и в нём не может быть ничего ложного, ибо вы прозреваете в такие минуты тот мир, где красота лежит в основе всякой благородной мысли, где она проявляется с недосягаемым совершенством.
И я желала бы, чтобы все мы были способны проникать в этот мир идеалов и величия. Ключ к этой способности лежит в возможности развития у человека высших чувств и эмоций, которые раскроют для него доступ в более обширные и более прекрасные миры. Если бы вы могли представить себе, что значит жить в мире красоты во время сна и затем возвращаться в эту тюрьму нашей плоти, — вы поняли бы, чего ищет моя душа в художнике. Я хочу видеть в нём прозрение в ту красоту, к которой большинство слепо, но которую со временем, достигнув человеческого совершенства, увидят все.
Из этого следует, что художник есть жрец красоты, как ученый есть жрец истины, и что по мере восхождения человека к большему и большему божественному совершенству мы будем в состоянии построить более благородную цивилизацию и более человечное общество. На представителей науки и искусства мы в праве смотреть, как на провозвестников чудесного будущего. Но мы должны молить их, чтобы они смотрели на свое дело, как на нечто священное и не спускали бы свое творчество до низшего уровня человечества, но возвышали бы его до божественного уровня совершенной истины и совершенной красоты.
И тогда мы будем в состоянии подниматься на их крыльях и держаться в высоте их силою; и тогда мы могли бы развиваться быстрее, и мир мог бы стать менее несовершенным отражением царственной славы своего Творца.
Ключ к Человеческому Обществу
Сегодня мы подошли к последней из нашей серий лекций, которая носит несколько странное название "Человеческое Общество". Поводом к этому названию служит то печальное явление, что современное общество недостойно названия "человеческого" общества. Оно скорее социальная анархия, чем социальное объединение.