Через много лет П. А. Лосюков сознался, как ему было трудно. Несколько ортодоксов из числа членов комиссии пытались создать коллизию между партийной и технической совестями. Извечный принцип передовой идеологии «как бы чего не вышло» диктовал для спокойствия уйти от оценки, пусть начальство потом разбирается.
Было трудно и нам, мы ожидали, что решение любого, пусть даже пустякового вопроса могло перерасти в полемическое «ах, вы не хотите выполнить наше законное требование, следовательно…» Такой поворот событий мог повлечь за собой далеко идущие последствия – карцер, отправку в лагерь, прибавку к сроку заключения ещё нескольких лет, да и похуже. Но, слава Богу, все обошлось.
Вспоминая эту комиссию, нельзя не остановиться на отношении Туполева к требованиям военных, которые выдвигались отдельными специалистами. К пожеланиям, улучшающим самолет, он относился положительно и обычно их принимал. Когда же какой-либо ортодокс выдвигал явно демагогическое, основой которого было не столько улучшение машины, сколько желание запечатлеть в акте «какой я непримиримый борец за прогресс», такой человек подвергался моральному уничтожению через осмеяние.
На комиссии по ТУ-16, где стрелок сидел на высоком пьедестале, один из военных, подполковник Т. потребовал обеспечить ему обзор не только верхней, но и нижней полусферы. Тщетно Надашкевич пытался объяснить Т., что этого сделать невозможно, а главное не нужно, так как на самолете есть нижний стрелок. Т. упорствовал. Тогда А. Н. Туполев с улыбкой произносит: «Т., к тому времени, когда у вас на ж… вырастет глаз, я Вам обзор вниз обеспечу». Взрыв смеха не дает ему закончить и показывает, что требование снято.
Второй эпизод был на комиссии по самолету ТУ-14, на котором впервые были применены катапультные сидения. Военврач Я. потребовал, чтобы мы обеспечили пользование парашей, не сходя с такого сидения. Когда на пленарном заседании дошли до этого пункта, «старик» от смеха чуть не упал с кресла. «Ох, не могу! ох, уморил! – кричал он своим высоким голосом. – Егер, поставь ему вместо катапульт унитазы, дёрнет за цепочку и выстрельнется». Бедняга доктор не знал, куда ему деться, пункт, конечно, сняли.
Надо сказать, что такая ирония действовала, и постепенно подобные, откровенно глупые требования выставлять перестали.
Тем временем на заводе закончили сборку самолета 100 и начались его лётные испытания. Вел их П. М. Стефановский. 1 мая 1940 года было приказано показать его над Красной площадью. Мы обрадовались – увидим его полет из обезьянника. Однако назавтра выяснилось, что тюремная администрация решила праздничные дни держать нас в спальнях, и обезьянник будет заперт. Под давлением коллег Петляков пошел к Кутепову, и компромисс был найден. Обезьянник откроют на два часа, но в нем будут два попки. Рано утром туда набилось столько народу, что мы стояли, как в черном вороне, плечом к плечу. Несчастных попок вдавили в решетку так, что они умоляли: «Раздвиньтесь, мы задыхаемся!» День был ясный и на горизонте отчетливо проектировались силуэты кремлёвских башен. Со стороны Белорусского вокзала появились точки. Видно, как ниже и обгоняя их, мчится серебристая сотка. Но что это, силуэт машины необычен, снизу торчат черные предметы. Машина обгоняет строй и свечой уходит в небо. Всех беспокоит, что это было. Три дня все в волнении и не находят себе места, дежурные попки отнекиваются. Утром 3 мая вольняшки сообщили, что самолет шел с неубранными шасси, что П. М. забыл убрать их! Конечно, нам повезло, Стефановский шёл на максимальной скорости, створки могли разрушиться и упасть, не дай Бог, на трибуну, что было бы тогда с коллективом В. М. Петлякова?
После парада выяснилось, что самолет Политбюро понравился, но Сталин предложил «несколько уточнить его назначение» и в серию запустить не истребитель, а пикирующий бомбардировщик. Учитывая успехи Ю-87, это, вероятно, было мудро, но зэкам от этого не легче. Петляковцы надеялись, что после демонстрации их освободят, переделка откладывала это минимум на год. Беспокоила всех и какая-то путаница в умах руководства. Петлякова заставляют из герметического высотного самолета делать пикирующий (всем было ясно, что ничего хорошего от подобной трансформации ожидать не приходится), в то время, как Туполева из пикирующего невысотного – герметизированный ПБ-4. И все это в преддверии войны, неизбежность которой отчетливо понимали даже мы, «штатские» люди.
Туполевцев это изменение назначения «сотки» затрагивало и меркантильно: второй пикировщик, – не закроют ли 103-ю и не лишатся ли они тем самым призрака свободы? В КБ-100 аврал, они работают день и ночь, мужественно стараясь из «трепетной лани» сделать коня. Все страшно нервны, шипят друг на друга, потихоньку ругают Петлякова за его недальновидность (восемь дней назад они после парада без шума качали его в спальне) и клянут про себя или вполголоса всю иерархию от Кутепова и до Берия. Клянут же про себя или вполголоса потому, что дело провокации и сыска было поставлено в ЦКБ-29 воистину на космическую высоту. Как потом обнаружилось, довольно часто под видом вызова на производство тягач вел зэка в одну из комнат тюремной администрации. Там его вежливо просили о помощи: «Присматривайтесь к врагам и информируйте нас, о большем мы не просим». Уже не намеками, а прямо обещали учесть эту помощь при составлении списков на освобождение. «Куда как метко целит Иуда». Встречая отказ, переходили к угрозам отправить на Колыму, добавить 10 лет. Большинство угрозы выдерживало, меньшинство рассуждало достаточно скользко – соглашусь, а писать не буду. Таким на втором, третьем вызове давали понять, что теперь они связаны круговой порукой с ними, выход откуда один – смерть. Перепуганный начинал выдумывать турусы на колёсах, возникали организации, шпионы, вредители. Все это до поры до времени складывалось в досье. Печально, но факт – число завербованных было достаточно велико. Удивительно другое, информация об этом просачивалась, и большинство лягавых[31] мы знали. В одном случае, исчезнувший от нас зэк прислал с дороги письмо вольнонаёмной девушке, а та рассказала. Письмо было выброшено в унитаз столыпинского вагона с просьбой заклеить в конверт и опустить в ящик. Добрая русская душа выполнила эту просьбу. Спасибо ей за это, выдержавшей тридцатилетние демагогические вопли о врагах.
Психология наших стукачей была гораздо менее понятной. Опасность смерти в лагере в ЦКБ-29 отпала. Работали они по любой специальности среди друзей, которых знали до ареста, байки о «врагах» испытали на себе. Нет, воистину, «чужая душа – потёмки».
Как и охрана, вокруг нас были три цепи наушников[31], среди вольнонаёмных и, наконец, свои собственные сиксо. Нечего говорить, рыцари меча и лаврового венка (эмблема НКВД) могли спать спокойно!
Недели через две выяснилось, что пикирующая «сотка» конкурировать со 103-ей не может. Крупных бомб она брать не может, дальность у неё меньше, оборонительного вооружения недостаточно, скорость на 100 км ниже. Может быть, это и нехорошо по отношению к друзьям по несчастью, но эти сведения нас ободрили. Сбой, вызванный этими событиями, наверстали и вошли в график, чертежи шли хорошо.
На них (чертежах) главный технолог ЦКБ-29 Е. П. Шекунов ввёл новшество – «№ сборочного узла». Номера эти он почему-то выдавал только сам. Занятый каким-то важным совещанием, он в шутку бросил одному из надоедавших с № узла инженеров: напишите «гордиев». И пошел гулять этот «гордиев узел», пока не натолкнулся на бдительного технолога. Тот к начальству, он – Шекунова. Сколько ни пытался Е. П. объяснить, что это шутка, что существуют «авгиевы конюшни», «прокрустово ложе», «дамоклов меч» и т. д. разгневанный начальник КБ-100 Балашов предложил: «Заграничных терминов не употреблять!»
Этот случай натолкнул нас на мысль выяснить культурный уровень вольняг. В то время все увлекались «Петром I» А. Н. Толстого. Было известно, что роман нравился вождю, злые языки поговаривали, что Толстой в свой герб вписал «без лести предан»[32]. Действие романа разворачивалось в районе, где стояло здание ЦКБ. Слева от него в Яузу впадала речка Кукуй, напротив на прудах НДСК Пётр катал Анну Монс, невдалеке виднелась крыша дворца Лефорта. На месте строительства КОСОС была обнаружена могила Брюса, вельможи и автора весёлого календаря. Скоро выяснилось, что никаких ассоциаций эти обстоятельства не вызывают, более того, названия Лефортовский район, Немецкий рынок, Семёновская церковь, Солдатская улица, Гошпиталь и другие с историей ими не связывались. Такова была историческая эрудиция «советского интеллигента», заполненная «взамен этой кутерьмы», как сказал один из вольнонаемных, датами съездов, – словно у великой страны истории и не было. Какая уж тут мифология!
31
Различные клички провокаторов-осведомителей: «лягавый» – производное от охотничьей собаки; «стукач» – стучит, т. е. доносит; «наушники» – шепчет на ухо; «шпики» – прозвище, доставшееся в наследство от старой России; «сиксо» – так назывались они у уголовников