В тот же вечер, возвращаясь из домика миссионеров, Жюли наткнулась на труп водоноса, покрытый черными и белыми полосами, напоминающими окраску священного Ибиса. Он лежал в болоте, близ Усадьбы. И прожорливый орел клевал ему глаза.
Солнце опустилось за вершины деревьев, с которых свисают продолговатые плоды. Камбэ убирает инструменты и рабочую одежду в дощатый сарайчик и покидает место раскопок. Следом за ним летит Большой Турако. Во время сильной жары он скрывался на опушке леса и лакомился там фруктами. А сейчас, расправив крылья, перелетает с дерева на дерево, а потом парит, приближаясь к Вилле. Краем глаза Камбэ следит за ним, но, только подойдя к дому, поднимает голову. Словно ожидая этого, птица усаживается на верхнюю ветку бананового дерева, которое Пери посадил посреди квадратного участка, засеянного ямсом, в месте, защищенном от ветра нагромождением камней.
В вечерней тишине, предшествующей серенадам из ночных шумов, Большой Турако машет крыльями, поднимает длинный хвост и посылает сидящему на последней ступеньке крыльца Камбэ долгий вопль низкого тона, перемежающийся хриплыми криками. Другие турако при наступлении сумерек разлетаются по мангровым зарослям и тоже кричат свое. Стихают они лишь после того, как замолкает Большой Турако, испустив последний прерывистый крик.
Пьер дочитывает длинное письмо от Элен. С подробностями, свойственными ее манере архивиста, она вспоминает счастливые и несчастливые часы их совместной жизни. Его волнует это перечисление незначительных, еще не забытых фактов, как бы хранящихся в замороженном пространстве его памяти. Она сообщает, что приедет на Остров и хочет там побыть какое-то время, "чтобы сообщить тебе кое-что и посмотреть, стирает ли разлука страдания".
Камбэ кладет в картонную коробку осколок горшка, найденный охотником в корнях поваленного ветром дерева. На черепке хорошо сохранилось изображение дикого зверя с одним глазом посреди лба и двумя зрачками в этом глазу.
- Если бы женщина, которую ты любил, написала тебе такое, что бы ты подумал? - спрашивает у него Пьер, показывая ему письмо.
"Мне не хватает твоей ненависти. Ведь это была именно ненависть - та вежливая сдержанность, которая мешала тебе выразить гнев и отвращение, когда после твоего одинокого ужина я приходила, вся еще пропитанная запахом любовника, с которым только что рассталась, запахом, который я принуждала тебя вдыхать, целуя тебя перед тем, как запереться в ванной, где, сидя в горячей воде, мечтала о следующем свидании, о будущих объятиях. Да, это была ненависть, когда не в силах дочитать страницу ты отрывал глаза от книги и следил за моими движениями взад-вперед по квартире. Когда, чересчур остро ощущая свое одиночество, я будила, брала на руки, прижимала к себе нашего сына, потом опять укладывала его, поправляла одеяло, целовала его в губы, смотрела, как он вновь засыпает. Да, ненависть была в твоем ненавязчивом наблюдении за мной, в упрямом молчании, в притворном безразличии, скрывавшем ярость, которой ты давал выход потом без свидетелей: сколько книг с оторванными обложками, сколько перекрученных ножей для разрезания книг, сколько сломанных карандашей, ручек, трубок, сколько пар очков со сломанной оправой. И когда ты входил в нашу спальню, чтобы лечь в кровать, стоящую вплотную к моей кровати, разве не выдавали эту укрощенную ярость твоя бледность, дрожь в руках, искривленные губы?
Да, мне не хватает твоей ненависти. Она говорила о том, как много я для тебя значу, а теперь, без тебя, я не значу ничего. Я хочу убедиться, что эта ненависть сохранилась, хочу увидеть ее, когда приеду на Остров, не сообщая заранее ни дня, ни часа. Как смерть!"
- А не разочаруется ли она? - озадаченно спросил Камбэ.
Пьер молчит, долго смотрит на письмо, рвет его и кидает в корзину, где обрывки теряются среди смятых черновиков, покрытых табачным пеплом.
* * *
- Ну, не бесчеловечно ли это?
- В человеке все человечно, в том числе и все то ужасное, что он совершает, - говорит Ребель.
- Тогда почему некоторые поступки кажутся бесчеловечными? - настаивает приятель и сподвижник Ребеля, считающийся чем-то вроде его заместителя.
- Не всем.
- Может быть, духи, которым мы поклоняемся, просто развлекаются, вызывая в нас чувство виновности?
- Давай поговорим о чем-нибудь другом... Все-таки сегодня Праздник!
Сидя на террасе кафе, где когда-то проходили подпольные собрания повстанцев против колониального режима, они пьют, вспоминая погибших товарищей и перемежая возлияния приятными воспоминаниями, горькими сожалениями, пессимистическими рассуждениями о морали, бессодержательность которых усугубляется алкоголем.
Нездоровое возбуждение заставляет Ребеля опорожнять стакан за стаканом, и хозяин кафе без устали подливает ему пальмовой водки. Утром Ребель, как глава клана Орлов, стоял на официальной трибуне во время парада в честь Независимости. Так каждый год население, подчиняясь ритуалу, воздает почести правящему Комитету, большинство в котором составляют Ибисы.
Перед трибуной прошли ветераны боев в слишком тесной для них униформе, крестьяне, пришедшие из деревень с охапками колосьев сорго, проследовали строевым шагом ополченцы, чиновники в потертой одежде, соответствующей их ненадежному окладу, ремесленники, вечно сбивающиеся с ноги, лавочники с унылыми лицами, по которым было видно, в каком состоянии находится их торговля, изможденные рабочие, жующие листья белены, чтобы забыть горе и утолить голод. На руках матерей, надевших единственное свое приличное платье и тюрбан с перьями, можно было видеть детей, голых, в набедренных повязках с амулетами из костей, со щеками, выкрашенными в цвета их клана: черный - для Орлов, зеленый - для Ибисов.
Ребель не имеет больше прямых обязанностей в Комитете, но остается советником, которого побаиваются, однако слушают редко. Он с трудом переносит этот лживый церемониал, вот и на сей раз, не дождавшись конца затянувшейся речи Президента, сбежал с трибуны. Публика встретила самой продолжительной овацией упоминание в речи его имени, но и это доставило ему мало радости.
- Похоже, ты тоскуешь. Почему? Все видели, как ты покинул трибуну. Чего ты добиваешься? Чего ожидаешь?
- После боя победителю все кажется тусклым, - отвечает Ребель. Посмотри, посмотри вокруг, неужели мы сражались, чтобы получить такой вот результат?
По набережной и по молу прогуливаются группки парней с бутылками вина в руках, девушки в коротких платьях, сшитых по модели из журнала, забытого какой-то туристкой в отеле. Часами ходят они, встречаясь и разглядывая друг друга, стараясь показать себя в лучшем виде и выбрать партнера или партнершу. Вечером они спустятся в заброшенные подвалы и проведут там ночь в любовных утехах. Переговариваются они вполголоса. Не смеются. Лишь едва улыбаются.