- И правда...
Их вели в зоопарк, и они отбирали у малышей мороженное. Кто мог бы их осудить? Злые и, снова это слово, неприспособленные, они видели вокруг себя другой мир и других детей, единственная вина которых была в том, что их избаловали любовью. Как у таких можно что либо не отобрать? Мороженое. Ситро. Ботинки. Часы, подаренные родителем, прибывшим из Кубы.
Отдай.
Отпусти.
Нет, отдай.
Ма...
Ах, ты сука! На! На!
Любимый ребёнок плачет, скрючившись за клеткой с камышовыми кошками.
Нелюбимый ребёнок идёт к своей группе, кто его найдёт?
Но хуже всего не ненависть к другим. С этим ещё можно мириться.
Хуже всего ненависть к себе и к собственной слабости. Впрочем, психология - методика, зачем ей верить? Важно совсем другое.
Отец человека с ужасом осознавал, что прекрасно понимает и не осуждает тех, чьи липкие и потные ладони навек отпечатались у него на спине, чья хватка его волос так и не разжалась у него в памяти, чья...
Запах мочи и кала, холод из открытой настежь форточки, затхлый запах мокрых от сырости окурков, хватит, мне же больно, хва-ва-ва-ва-ва...
Воображаемый сам себе отец человека воображаемо открыл воображаемые самому себе глаза и выпил бурбона, стуча зубами о стакан.
- Что, - спросил он с другой перспективы. - Опять вспомнил?
Отец человека мотнул головой, отгоняя воспоминание, снова глотнул бурбона и снова закрыл глаза. В конце концов до того, как придёт она, ещё осталось время.
Воображаемый сам себе отец человека воображаемо закрыл воображаемые самому себе глаза и погрузился в воспоминания дальше.
- Скоро выступление. - сказал он сам себе.
- Я понимаю. Раз уж мы начали вспоминать - надо вспоминать до конца, ты так не считаешь?
Может и не хватить сил сопротивляться, это нормально. Главное - найти силы пережить.
Отец человека чётко мог провести линию, если бы захотел, между собой до случая и после него.
До него - обычный ребёнок, запуганный, жестокий, но не жёсткий.
После - отец человека чётко разделял себя, истинного себя, нерушимый и неуязвимый стержень, и своё тело. Тело может вытерпеть что угодно. Ведь оно - скафандр для Uber-Ich, стойкого и прекрасного. Это осознание помогало в моменты самоконтроля.
Ты можешь не есть - ведь есть нужно не тебе, а твоему скафандру.
Ты можешь не пить - ведь пить нужно не тебе, а твоему скафандру.
Ты можешь не спать.
Ты можешь не дышать.
Ты должен читать.
Ты должен учиться.
Ты должен притворяться.
Если уж тебя сломали - будь добр, прибери обломки и собери себя заново.
Всю жизнь отец человека прожил в странном, двойственном состоянии полнейшего безразличия к себе самому и окружающему миру. После ужасной ночи всё на свете само собой для него словно отфильтровывалось и не доходило до его души, совершенно не трогая. И раньше-то не слишком бойкий, он стал совсем тихим и замкнувшимся.
Поэтому его и усыновили в конце концов очень чудные люди.
- Они ведь меня действительно любили. А я даже и не пытался.
- А может пытался?
- Нет, правда, не пытался. Я ведь специально себя так вёл. Эти все... хуесосы, пидоры. Они не понимали. Ты должен...
- Опять должен? - человек перебил сам себя и жёстко попенял себе за это, но без слов.
- Должен. Должен играть роль. Людям кто нужны? Ну, тем, кто приходит в такие места. У них образ. Лорд Фаунтлерой, Оливер Твист. Идиоты.
Чудные люди верят в чудеса. Воспитанные в благородстве они ищут того же благородства у тех, в ком его нет и быть не может. Они считают, что такие вещи проявляются в крови, а они в крови не проявляются.
Отец человека подумал это и прокомментировал:
- Эти пидоры не понимали, что нужно вести себя тихо. Пришли смотреть - а ты сиди и читай книжечку. Будь бледным, чтобы аристократически. Вежливым. Хрупким, как тростиночка, ведь именно этого от тебя и хотят.
Отца человека понесло. Он заговорил сам с собой горячечно, нервно:
- Иногда я думаю, а если бы я не притворялся, а был самим собой... хотя кто я был в тот момент, я не был самим собой... но если бы я был другим. Не пытался строить из себя херувимчика с иконы. Они бы меня взяли? Они же такие хорошие оказались, а? Школа, университет, всё так идеально было... Хуй в рот. Не взяли бы. Ездили бы дальше по детдомам. Искали бы. И взяли бы кого угодно, но не меня. Круто, что они взяли меня.
Маленькому ребёнку действительно это пошло на пользу, хоть из состояния отстранённости он так более и не выходил, притворяясь диким цветком, возросшим на навозной куче.
Он дрался в школе, зная, что родители придут к её директору с коробкой заграничных конфет или с бутылкой заграничного алкоголя и будут извиняться, говорить благоглупости про искалеченную психику и период реабилитации. Он сбегал из дома, чётко выжидая сутки или двое, и потом позволяя найти себя милиции или всё тем же родителям.
Отец нервничал и хватался за сердце, мать обнимала, поила какао и читала книжки... чудные, право, чудные и чуднЫе были люди. Ими так легко было управлять. Всё шло согласно плану.
- План. Хорошее слово.
Да. На всё-то у него был план.
И даже на первое убийство.
Воображаемый сам себе отец человека воображаемо открыл воображаемые самому себе глаза и обвёл взглядом залу. Люди замолчали и посмотрели на него, всё-таки они тоже были воображаемые и легко следовали за его мыслями, подчинялись желаниям. Все они посмотрели на него, и лица их, раньше невнятные, нечёткие, смазанные, начали обретать различимые даже издали черты. Всё это оказались убитые им в разные моменты жизни. Великое множество, но все одинаковые, восково-чистые и глянцево-стерильные. Все они подняли стаканы, отсалютовали своему убийце и выпили по глотку в честь него.
Отец человека благосклонно кивнул им в ответ, и снова уже хотел было погрузиться в воспоминания, просмаковать первое убийство, женщину, которую он нагнал дождливой ночью и зарезал (как же это было сладко, как же это было приятно, он мог поклясться, что ощущает, как её жизнь протекает у него сквозь пальцы, как её пульс переходит по рукояти ножа, воткнутого в сердце, прямо ему в руку, а из руки в грудь, находит путь к сердцу и гнездится там, даруя силу, которой убитая оказалась недостойна), но теперь уже все снова замолчали по совсем иной причине.
И замолчали не просто все, замолчало само место, не стучали туфли по паркету, не слышалось звона от барной стойки и с кухни. В зале появилась она.
- Дамы и господа... - таинственно сказал конферансье (его не было в зале, но голос его должен был прозвучать и он прозвучал). - Выступление начинается.
Выступление началось.
Воображаемый сам себе отец человека воображаемо за...
- Не закрывай глаза, я прошу тебя.
Она пела, но она же, другой частью себя, подошла к отцу человека и присела к нему за столик, а официант быстро наполнил ей бокал шампанским.
- Сейчас так много звёзд, ты так не считаешь?