- А как? Это... моё место... у него есть душа. Ты веришь в то, что у предметов есть душа?
- Мой отец говорит, что у его машины есть душа. Я не знаю. Я её боюсь.
- О. - она скривила губы и рассудительно кивнула, продолжая двигаться к выходу, - Да. Я его понимаю... - человек машинально отметил: она не удивлена тому, что его отец жив, - этот магазин я купила и обустроила сама. Никто мне не помогал. Я не могу отсюда уйти.
- Потому что ты мертва? - человеку стало интересно
- Потому что я не хочу! Как можно уйти, когда есть душа, которая тебя любит? Которой ты не безразличен! Это предательство!
- Я никогда в тебе раньше такого не замечал. Вот она, какая ты была, оказывается.
- Да. А теперь - иди сюда. И ешь землю.
Выйдя из-за прилавка, она наклонилась и подхватила многокилограммовое ведро одной рукой, как пушинку. Человек увидел, что палец, которым продавщица держит рычажок зажигалки, уже покраснел от нагревшегося кремниевого колёсика.
- Я чувствую в тебе. Чувствую в тебе. - продолжала она, речь её стала невнятна, почти горячечна, - В тебе этого быть не должно, ни в ком. Поэтому... иди сюда. Ешь землю. Это ведро. Ты должен.
Она и дальше что-то говорила, что человек воспринимал уже не как речь, а музыкой и ритмами. Тяга к серой гнилой земле, бывшая в нём, стала сильной и всеобъемлющей, похожей на сексуальное желание подростка, но совсем иначе, идущее не от половых органов, идущее от головы, от желудка, от желания уйти. Человек почувствовал, что во всём происходящем есть что-то правильное, что-то то-как-оно-должно-бытьное, поэтому он стоял на месте. Завороженный. Продавщица шла к нему, держа близко-близко к лицу зажигалку, смотря серыми блестящими глазами, покачивая на вытянутой руке тяжёлое ведро.
- Я-тебе-несу-его, я-тебе-несу-его, а-ты-неси-его-не-хочешь-его, а-ты-си-хочешь-его, а-хочешь-ег-си го-шьего-пси-штыми-ты, спо-шта-псилы-ми, -спо-шта-псилы-м-, -кса-кса-кса-кса-кса...
Она подошла почти вплотную.
- По-це-лу...
Кремниевое колёсико нагрелось красным-красно.
Зажигалка, зажатая продавщицей, с тихим треском лопнула.
Рука её объялась синим пламенем на один миг, может дольше - на секунду, полыхнула, и пламя исчезло.
От человека отхлынуло. Горячая волна, от ног до головы и назад, пронеслась по его телу. Он отпрыгнул назад, к двери, рванул её на себя, и выскочил наружу, под бледное небо и блёклый солнечный свет. Продавщица тоже рванулась и прижала дверь красной от ожога кистью с красным большим пальцем, из которого торчало кремниевое колёсико, не давая ей закрыться.
- Вернись! Я прошу, вернись! Ты же понимаешь!
Человек действительно понимал.
- Нет. Я не хочу.
- Это не то желание! Это не то желание!
- Я понимаю. Но я не хочу!
Продавщица села на грязный пол и заплакала, всё так же держа дверь одной рукой, а второй вытирая слёзы.
- Но ведь... я хотела... как лучше...
Человеку стало жалко её. Она поняла, что ему стало её жаль, и встала.
- Мне это не нужно!
В свете лучей, освещающих её, становилось видно, что синий фартук не просто покрыт кровью - пятна крови большие и чёрные, засохшие. Продавщица заплакала ещё сильнее.
- Я сделала всё, что нужно было! Я сделала еду не годной! Я испортила хлеб, я испортила воду, я испортила всё-всё-всё!
Она задрала фартук, грубо рванув его вверх. Под фартуком был старый халат, разрезанный ножом или ножницами, чем-то острым. Халат, пропитанный кровью насквозь, разрезанный, не скрывал дыру в животе, в которую был немного виден большой, размером с пятилитровую пластмассовую бутыль, желудок. Тоже разрезанный, сухой, с высохшей слизью, вымазанный чем-то ещё.
- Я съела и сделала не годным то, что нельзя было испортить просто так! Ты уходишь?! Ну почему же ты уходишь?!
Она качнула ведром.
Человек сделал шаг назад. Потом ещё. Потом повернулся и твёрдо пошёл дому, слыша плач даже после хлопка двери магазина. Плач не становился тише по мере удаления. Плакала ли она? Или плакал её магазин? Или они вместе? Человек знал: звук плача - часть посёлка, а значит придётся с ним мириться до поры до времени.
Отец всё так же сидел в огороде.
- Я ждал тебя. Кто-то плачет. Ты купил еды?
Человек рассказал ему про продавщицу.
- Она стала такой же, но не ушла. Сказала, что хотела накормить меня землёй и испортила еду. Теперь она плачет и... я думаю, она так и будет плакать.
Отец покачал головой.
- Я понял. С этим придётся что-то сделать, ты понимаешь?
- Я понимаю. Но не сейчас... - человек задумался, понимая, что голоден, и что если он не хочет есть землю - ему нужна еда. - Мне нужна еда.
- Нам нужна еда.
- Жри землю - тебе можно. А я - живой, мне нужна еда. Здесь еды нет. Значит...
И человек понял.
- Я должен идти в город.
Третья глава:про человека, дорогу и про то, что с ним происходило
- Была у меня жена и был я, а потом родился ты, а теперь ты уходишь, - сказал отец на прощанье. - Может быть пожелать тебе чего-нибудь?
- Что ты можешь мне пожелать-то, - ответил человек. - Ты лишь скажешь, чтобы я принёс еды?
- И ты прав, скажу.
Отец почесал живот, ещё более безобразно разбухший, и обернулся назад, посмотрев на дом.
Они стояли возле ворот. Человек уже за ними, по сути, на улице, а отец на территории дома. Всем нутром человек ощущал, что отец в безопасности. Отец тоже это ощущал, поэтому выглядел гораздо веселее, чем всегда, хотя нельзя сказать, чтобы он когда-то грустил.
- Молоток-то взял?
- Уж конечно, - человек кивнул.
- Не теряй его. Наверняка он тебе пригодится, - отец подумал и добавил. - Я бы сказал, что он особенный, но в нём ничего особенного нет.
- Для меня он особенный. Всё-таки я в своё время убил им тебя.
- Не так уж и убил.
Отец усмехнулся и закрыл ворота; человек почувствовал, что отделён и более ничего его не удерживает, поэтому он развернулся и пошёл по дороге к полустанку. Рельсы - идеальный путь в город. Иди прямо и не промажешь.
Он всё так же видел дома, в которые не мог бы зайти, если бы захотел - что-то защищало их, мо...
- ...жет быть серая земля? Точнее, гнилая земля. Но ведь она всё равно серая... серая и гнилая...
Он всё так же слышал плач продавщицы, ставший уже неотъемлемой частью посёлка и поэтому абсолютно не вызывавший раздражения.
- Интересно, как она там?.. Она наверняка ждёт меня...
Молоток словно бы шевельнулся в кармане старой куртки человека. Да. Этот вопрос требовал решения. Но не сейчас. Человек сам не знал почему, но однозначно знал, что так нужно.
По железной дороге уже никто не шёл, полустанок, крепкий, каменно-бетонный, выглядел удивительным образом несуразно, абсолютно чужим на гнилой земле, на фоне домов посёлка, чем-то удивительно домашних. Железнодорожная платформа не выглядела. Она выгляделась, стоя как крепость, как форпост солдат, что давно ушли, но не стали разрушать место, в котором стояли.
- Да. Крепость... именно крепость. Раньше этих утолщений не было. Ничего этого не было.
Платформа изменилась, став массивнее, забор её, раньше из простой сетки, теперь стал стальным и стало понятно, что меняться он ещё не закончил. Платформа чем-то напиталась, впитала что-то из земли. Человек понял, что если уйдёт, то может произойти что угодно, но платформа останется стоять, где стояла, до тех пор, пока не случится что-то совсем уж экстраординарное.