Быстро зайдя в дом, в свою комнату, женщина надела простое платье и собрала в сумку немного еды в дорогу, после этого она вышла, чтобы ринуться вниз, к реке, скрывавшей рельсы, но стоило ей ступить с порога на землю, как Фиолетовая Луна моргнула и словно засветила ярче, мир изменился.
В глазах у женщины резко потемнело, как бывает при жаркой дурноте, а потом всё стало нормально.
Слишком нормально.
Фиолетовая Луна светила жарким летним солнцем, трава вокруг была зелёная, даже земля словно бы не гнилая… появились запахи, ненастоящие, конечно же, но всё–таки запахи барбекю, мороженого, сахарной ваты, запахи выходного дня.
Гомонили дети; плескала вода из шланга: кто–то мыл машину. Навязчивый мотив песенки доносился из какого–то радио, толстый полицейский спокойно шёл мимо по своим делам.
Белые шины поблёскивали на солнце, только что облитые водой, массивные габариты автомобилей, подставленные под солнечный свет и блестели. Цвета были яркие: зелёный, красный…
И женщина, в простом холщовом платье с сумкой на боку, оказалась перед порогом дома, чужого дома, через окно которого было видно, как его хозяин пьёт пиво, смотрит телевизор, а рядом жена и дети.
Её увидели, конечно, не сразу, женщину. Сперва гомон детей. Он прекратился. Они заметили первыми, замолчали и смотрели на неё молча. Потом заскрипел кран и вода из шланга перестала лить, потому что юноша, мывший свою машину, опёрся на неё теперь, смотрел и ухмылялся.
— Ты что тут забыла? — спросил у женщины подошедший к ней полицейский. — Ты как тут вообще оказалась? Давай, ноги в руки и вали.
Грубо взяв её под локоть, полицейский толкнул женщину к дороге. Та сделала пару шагов, неуверенно, потому что хоть и не видела более железной дороги, но понимала, что полицейский толкает её куда–то совсем в другом направлении.
— Ну? Иди уже!
Полицейский достал дубинку. Старого образца, деревянную. Женщина посмотрела на неё. Странно. Такой ей не приходилось получать, да и вообще, вся эта ситуация… женщина знала, что она немолода, но не настолько же!
Вся эта стереотипность подействовала на неё благотворно, и женщина поняла, что тут что–то не так. Это какой–то обман, какая–то ловушка, и если она пойдёт туда, куда указывает ей полицейский, то… Она не знала, конечно, что будет.
Но толстое лицо полицейского было излишне грозно, излишне серьёзно в этой праведной напряженности. Это начало вызывать у женщины только смех.
А потом она улыбнулась, плюнула в лицо полицейскому и ринулась бежать.
Она петляла между домами и пряталась в тенях, как когда–то давно, когда такой, как она, было опасно даже показаться в районе для богатых людей, но сейчас ей не было страшно, ведь она хотела спасать сына.
За ней гнался уже не просто полицейский, о нет. Мужчины, дети, женщины, собаки — белым–белые все — они топотали и кричали, кидались камнями, но женщина была впереди.
Её это всё ещё веселило, но уже не слишком, один камень попал ей в затылок, а другой в плечо, ситуация уже не казалась ей смешной. Может, всё вокруг и не было реально полностью, но было реально ровно настолько, чтобы догнать её и убить.
Именно тут женщина и почувствовала это. В теле её образовалась непередаваемая лёгкость, ноги задвигались быстрее и ещё быстрее, в груди заломило… разогнавшись так, что засвистело в ушах, женщина подпрыгнула, рванула на себе платье и ударилась грудью о землю, оборотившись в достаточно большую, матёрую лису.
При этом она не сбавила скорости, вот только теперь, повернув назад голову и издевательски затявкав, она шмыгнула куда–то между заборов и скрылась. Белым–белые люди тут же и перестали существовать, ведь женщина на них не смотрела и вовсе забыла о них.
Фиолетовая Луна снова засияла так, как обычно, нейтрально и спокойно, а женщина–лиса обнаружила, что лапки её в воде, а рельсы прямо перед ней. Снова ударившись грудью о землю (река была неглубокой) и перекинувшись в человеческий облик, она ступила на рельсы и помчалась вперёд, спасать сына.
От мужчины (а, вернее, старика) в потрёпанной шкуре волка пахло трупами, потому что он почитал за доблесть забирать трофеи у поверженных врагов: мечи, кинжалы, одежду, детали доспеха. Неизменным оставалось лишь одно: шкура волка на его плечах, свисавшая как широкий плащ.
Сквозь щели в стенах небольшого деревянного домика свистел ветер, но холодно не было. Не слишком. Приятный сквозняк. С самого детства старик был привычен к духоте узких трюмов корабля, но свежий воздух любил всё–таки больше. Он вряд ли смог бы сказать, намеренно или специально стены его домика сделаны были так, что сквозили, но его всё устраивало.