Когда ветер засвистел особенно сильно — в домике застучало висящее на стенах оружие, мечи и топоры, старик проснулся.
Он встал с трудом. Спина давненько уже подводила, колени тоже, всё после того случая, когда из–за немилости богов он оказался вмёрзшим в лёд и пробыл в нём несколько долгих часов–лет, пока его не спас человек…
Старик улыбнулся, вспомнив о человеке. Воспоминания о нём скрашивали закат жизни старого воина. Человек был странным.
Не бывший привычным к оружию и поначалу даже слабый, он всё–таки научился им пользоваться и орудовал топором хоть и не слишком хорошо, но старательно. Не лез первым в бой, но и последним тоже в нём не оказывался. И, конечно же, не боялся надевать доспех на корабле. Доспех на корабле — привилегия хорошего воина.
Мужчина встал с кровати и аккуратно оправил козьи шкуры. После он вышел из дома. Ему не понадобилось одеваться — он спал одетым.
Он мог поклясться всеми богами, что чувствует, как хрустят его суставы, когда он идёт по леденелой земле, хрустят громче, чем галька под ногами в былые времена. Старость понемногу взяла над ним верх и сидела на его плечах нагло, свесив ноги. Под её тяжестью три с лишним альна, на которые раньше возвышался мужчина, превратились ровно в три, а то и вовсе меньше на добрый квартер.
Тем не менее у старика оставались воспоминания, и это его устраивало. И он шёл к морю.
Его домик располагался на окраине, так что идти ему каждый раз приходилось через всю деревню, у жителей которой взгляды были не тупее копейных острий.
С неприветливого хмурого неба моросил точно такой же неприветливый дождик, ветер порой затихал, но потом, словно издеваясь, дул так резко, словно хотел продуть старика насквозь. Сделать это ему не было бы трудно. Мышц в старике осталось всего ничего, он очень похудел, и вовсе даже не из–за того, что питался только рыбой, чуть–чуть, это всё старость: она не только сидела на его плечах, заставляя его сгибаться с каждым годом, но и пустила корни ему в тело, куда–то туда, вглубь. Выпивала все соки.
Если бы не воспоминания, старик бы давно уже умер.
Он проковылял через деревню. Фиолетовая луна светила через серые облака крайне безмятежно. Подняв слезящиеся на воздухе глаза к небу, старик тут снова опустил их в землю и пошёл дальше. Осталось немного. Мёрзлая гнилая земля с пожухлой травой сменилась сначала просто на землю, а потом на мокрый прибрежный песок.
Старик шёл дальше по дорожке, вытоптанной им самим за долгие годы жизни здесь, и в конце концов дошёл до обычного места, к которому он ходил каждый день.
Закряхтев, старик обхватил ладонями свою голову и приподнял её вверх, чтобы снова увидеть свой старый корабль.
Сейчас полуразваленная рухлядь, старику он всё равно виделся через нечёткое марево воспоминаний — величавый, огромный, боевито скрипящий вёслами, постукивающий щитами, с прямоугольным парусом из тёмно–жёлтой конопляной ткани… Старик прикоснулся ладонью с разбухшими шишками костяшек и суставов, к деревянному борту.
Старик обошёл корабль, чтобы подняться на него. Старая лестница всё так же свисала с борта. Старик пытался не думать о том, что тот день, когда вскарабкаться на корабль он уже не сможет, уже совсем недалёк, он гнал от себя эти мысли, как гнал мысли о смерти в бессонные ночи после тяжёлых боев.
Деревенские часто рыскали по кораблю, особенно когда защищать его старик больше не мог, но они быстро поняли, что ценного на нём ничего нет, а дерево корабля им и вовсе нужно не было, так что они махнули рукой. Лишь дети играли на нём, но редко. Поэтому старик не боялся, что его побеспокоят. По скрипящим, давно не смоленным доскам, он прошёл по палубе. Воспоминания, снова это марево тут и там. Здесь стояли его люди, вооружённые, разгорячённые мужчины и женщины они били мечами в щиты и кричали, приветствуя врага, конечно, если враг был достойным. Старик оглянулся, чтобы посмотреть на нос корабля, где, в самом опасном месте, самом боевом, было его место, место капитана.
Ему снова вспомнился человек. Он редко когда поддавался всеобщему ражу. Он постоянно хотел уйти, но ушёл только тогда, когда старик, тогда ещё крепкий мужчина, понял, что ему пора сходить на берег. Они тепло попрощались и человек ушёл по крепкому льду куда–то далеко–далеко, в город.
Мысли о человеке снова порадовали старика. Они стали очень близки за время своего плавания, он и человек, и были если не как два брата, то недалеко от этого. Целеустремлённо и уверенно старик заковылял к особому, огороженному месту, где располагалась его койка, койка человека и ещё пара мест для помощника и главного по продовольствию. Сейчас, конечно, всё это уже сгнило, солома пропала, шкуры растащили жители деревни, но сами койки, приколоченные деревянными гвоздями, остались.