Все они ели сначала очень осторожно, но потом, когда стало понятно, что еда в порядке, не отравлена, буквально накинулись на еду. Если сначала можно было подумать, что на столе слишком много, то под конец там не осталось ничего. Даже старик–волк ел пусть и медленно, прикрывая рот одной рукой, но делал это жадно. Всё время, что трое ели, Баба Яга сидела напротив них, оперевшись щекой на ладонь, глядя через прищур глаз, не ласковый, конечно, но и не злой.
— Сытые? — спросила она, когда на столе остались только пустые тарелки и чашки. — Молчите? Ну–ну… спрашивайте. Вижу, что говорить хотите.
— Что ты с ним сделала?!
— Не кричи на меня, женщина, — Баба Яга погрозила пальцем, и жест этот выглядел очень серьёзно. — Я уже отвечала на этот вопрос. Я убила вашего друга. А потом я его съела. Зачем? Это дело не твоего ума. Знала я, что вы придёте? Конечно. Хотела ли я вам помешать? Нет, иначе вы бы и вовсе не нашли мой дом, и сгнили бы в лесу.
— Но тогда… тогда зачем? — воскликнул мужчина в лошадином халате, он даже поднялся из–за стола, глядя на Бабу Ягу встревоженно, но после сел назад.
— Не вашего это ума дело. Вы пришли и вы получили то, что хотели. Ты, северянин, — Баба Яга указала пальцем на старика. — Ты нашёл брата, и даже спас его. Более того, теперь ты вполне силён и можешь делать то, что хочешь.
— Йомсборга давно нет. А я слишком стар, — старик сжал кулаки.
— И что? Был бы ты, а дело найдётся. Что до тебя… — теперь Баба Яга указала на чёрную женщину. — Ты можешь спорить с этим, но этот человек — не твой сын. Твой сын совсем в других местах, с ним его жена и его дети, твои внуки. И у них своя жизнь.
Чёрная женщина подскочила и кинулась на Бабу Ягу так стремительно, что невозможно было бы её остановить, и Баба Яга не сопротивлялась. Женщина кричала, плакала, била Бабу Ягу по щекам и цеплялась за её одежду, но толку от этого не было, и ни движением, ни жестом, ни звуком Баба Яга не показывала, что вообще что–то чувствует. На её коже не оставалось ни царапины, ни синяка, а одежда, казалось, даже не двигалась.
Понемногу, всё тише и тише, женщина перестала кричать, став говорить, а потом шептать. После она осела на пол к коленям.
— Тише… спокойно… — Баба Яга прикоснулась к жёстким волосам женщины, вроде бы материнском жестом, словно хотела что–то сказать, но за этим движением ничего не последовало. Она просто держала ладонь на её голове, пока женщина не поднялась и не отшатнулась к столу. — А ты… вроде бы, ты вполне счастлив тем, что снова молод и силён. Разве это плохо?
Мужчина в лошадином халате улыбнулся.
Баба Яга кивнула ему.
— Вот и отлично.
Старик поднял голову:
— Так всё–таки когда он проснётся?
— Не раньше, чем ты уйдёшь, уж не волнуйся. А даже если случится иначе, то он всё равно не пойдёт с тобой. Он уже ушёл от тебя в город, и снова уйдёт туда, когда придёт в себя.
— Откуда мне знать, что ты с ним ничего не сделаешь?!
Смех Бабы Яги прокатился по деревянным стенам избушки.
Старик–волк поднялся с лавки и вышел на улицу. Женщина, утирая слёзы, вышла за ним. Мужчина в лошадином халате тоже.
Баба Яга так и осталась сидеть за столом. Потом встала, кряхтя, махнула рукой и стол очистился, словно его убрали, протёрли и выскоблили ножом.
Трое же к этому моменту уже стояли возле человека. Старик–волк стоял прямо, несгибаемо, мужчина просто смотрел на умиротворённое спящее лицо, а женщина, сидя на коленях возле бесчувственного тела, гладила его:
— Миленький, проснись, проснись, сынок, ну же, проснись…
Старик–волк покачал головой и двинулся к калитке.
— Куда ты? — спросил его мужчина в лошадином халате, но старик не ответил.
Открыв калитку, он пожал плечами, словно озяб, сказал вслух:
— Делать то, что хочу?
И рванулся наружу. Сделав пару шагов, он пропал в как–то оказавшихся совсем рядом лесах. Разглядеть его спину среди деревьев сделалось вовсе невозможно. Он почувствовал, что чувства свода над головой у него больше нет, что волосы его треплет слабый холодный ветерок, и что на него смотрят. Старик осмотрелся и понял, что стоит возле своего старого корабля, а вокруг стоят жители деревни, откуда он ушёл, и пялятся, перешёптываясь и тыча пальцами. Прямо и немигающе посмотрев на них, улыбнувшись, хотя скорее оскалившись, старик подошёл к носу корабля, примерился, и с силой толкнул его, ломая опорные брёвна, выталкивая корабль в воду. Старик снова хотел плавать по морям. Был бы у капитана корабль — команда найдётся.
Вторым со двора Бабы Яги вышел мужчина в лошадином халате. В отличие от старика, ему уход дался легко. Главное — бежать, важно ли куда? Мужчина знал, что человек, который ему помог, жив, хотя и спит. Мужчина чувствовал, что обретённая им сила не собирается пропадать. Мужчина чётко осознавал, что, куда бы он ни захотел попасть, он сможет это сделать, потому что ноги его не устанут, а глаза не будут слезиться от ветра. А потому он сделал то, что делал в молодости, когда не было сил терпеть происходящее вокруг и не хотелось это обдумывать: он открыл калитку и побежал. Сначала медленно, а потом быстрее, быстрее и ещё быстрее, расслабившись, словно состоя теперь из одних мышц ног, сокращающихся в такт свету Фиолетовой Луны. Он быстро покинул лес Бабы Яги, пересёк замёрзший океан, понемногу переросший в океан незамёрзший, но мужчина мог бежать даже по воде, ведь он бежал невероятно быстро. Весьма скоро он добежал до своей родной степи, но очарование дома покинуло эти земли. Мужчина увидел их во всей неприглядности выжженных солнцем (было когда–то такое светило) солончаков, а потом двинулся дальше, бежал–бежал–бежал… в конце концов мужчина поймал себя на том, что бежит по одним и тем же местам уже второй раз. А потом третий. И четвёртый. Все чаще и чаще знакомые места стали постоянно мелькать в его глазах. Мужчина закрыл их и ускорился ещё. А затем ещё и ещё. Воздух бил его кожу не хуже кинутых камней, но мужчина бежал, всё так же, с закрытыми глазами, чувствуя, как сгорает одежда, как сгорают волосы, как трескаются ногти, бежал, и бежал, и бежал, и бежал, и…