Выбрать главу

Плеснул дядя ракы из бутылки в бокал, водой разбавил. Побелело зелье, как молоко. Глотнули сперва гости по очереди. Али рукой усы вытер, языком прищелкнул.

— Огонь, а не ракы! Пошли тебе аллах удачи, ага!

Дядя мне бокал протягивает.

— Пей! Не сиди, как сыч. Развей свою тоску!

Я ракы в жизни не пивал. Подношу бокал ко рту — в нос шибануло. Глотнул, — о-о-ох! — всю глотку так жаром и охватило. Ну, думаю, спалит все нутро мне напрочь. Захрипел, заперхал, как овца. А жандармы и дядя со смеху катаются. На третьем глотке чую: теплая волна к голове подступила и камень на сердце словно как растворился. Захотелось мне песни голосить, плясать, смеяться. И Али разомлел: весь красный сидит, глаза сощурил. Уж и языком не ворочает. Одно твердит:

— Ай, курбан! — и дядю обнимать.

Под конец мы до того расходились, что я и думать позабыл, как завтра меня в город под конвоем поведут.

Али песню затянул. Тут дядя снял со стены два саза. Один Али протянул, другой — мне.

— Нате-ко, потешьте нас!

Прошелся Али пальцем по струнам, — сразу мастера видно! — струны так и застонали. И саз мастеру под стать.

Я зачин сделал, Али подхватил. После он начал, я ему ответил. И пошли состязаться, друг перед дружкой щеголять, друг дружку поддерживать. Кончили — встает дядя, нас обоих в лоб целует.

Тут и крестьяне подоспели. Говорят, народ на площади собрался. Всей гурьбой пришли мы на деревенскую площадь.

Выходит на середку давулджу[22] Махо — усы палашами. Гикнул зычным голосом: х-е-е-й! — и пошел игровую отбивать. Я на зурне заиграл. Встали парни рядком, рука об руку, и давай ногами чесать, коленца выкидывать.

До рассвета гуляли. К утру приустали, спать разошлись. Идем мы домой, а Али и говорит дяде:

— Ты теперь для нас все равно что бек. Как прикажешь, так и сделаем. Скажешь: отпустите Мемо. — отпустим.

— Как так?

— А так. Воротимся ни с чем. Вели, мол, парня в город, да по дороге родня его с ружьями налетела, отбила. С нас и взятки гладки.

Дядя по спине его похлопал.

— Не-е! После и Мемо худо будет, и вам не поздоровится. Власти все одно от своего не отступятся, других жандармов пошлют. В горы убежишь — себе врагов наплодишь. Одно дело — с шейхом поцапаться, другое — с властями. Уж лучше все миром уладить. Завтра же с рассветом и отправляйтесь в город.

Утер Али с лица пот рукавом.

— Ну, как знаешь, ага. Как ты порешил, так и будет. Пойдем в город. Там в отделе регистрации земляк мой сидит. Даст бог, подсобит нам, удостоверенье выдаст.

Назавтра купил дядя у крестьян нам всем по мулу, и в путь тронулись. На мулах мы скорехонько до города добрались, часа в четыре пополудни уж там были.

Земляк Али из отдела регистрации метрику мне в два счета обтяпал.

— Если бы, — говорит, — Али не вмешался, тебе эта бумажка не в пять лир обошлась бы. Возраст я тебе двадцать один год положил, а дату старую проставил. Теперь не оштрафуют. Отслужишь срок без надбавки.

Нам тогда и невдомек было, что он возраст-то нарочно набавил, чтоб в армию меня сплавить. Откуда нам было знать, что он уже с шейхом снюхался! Мы еще паразиту и денег дали! Да поздно я об этом узнал…

Сунул дядя писарям в конторе по два меджидие, с легким сердцем на улицу выходим. Али и говорит:

— Теперь у тебя метрика есть, никого не бойся.

— А про какую он там службу плел, Али-ага? — спрашиваю.

— Есть в армии такой закон. Внес сто семьдесят лир — служи полгода, остальное с тебя спишут. Нет у тебя денег — отслужишь полгода, да еще год в штрафниках походишь, на черных работах помаешься, палок отведаешь.

А дядя мой — душа-человек! — ему и отвечает:

— Хоть мы и не богачи, а на выкуп для Мемо наскребем!

Прибыли мы в военный отдел. Повели меня жандармы к начальнику. Подал ему Али мои бумаги, стоит — руки по швам. Тот на бумаги даже и не глянул, ко мне подходит. Усы у него закручены, брови — щетиной, смотрит строго, а мне не страшно.

— Дезертир?

— Был приказ, — говорит Али, — забрать его как дезертира.

— Что за дьявол! Говори толком: дезертир он или нет?

— Не знаю, командир. У него в метрике написано: двадцать один год. Вы велели его забрать, мы и забрали.

Полистал начальник мои бумаги, повертел в руках, поворачивается к жандармам и говорит:

— Ладно, вы идите.

Жандармы каблуками щелкнули, вышли. Начальник подходит ко мне с улыбкой, руку на плечо кладет.

— Молодец, Мемо-ага! Ловко все обделал! Метрика-то совсем новая, а дата — старая. Браво! Я таких шустрых люблю. Есть у тебя кто в провожатых?

— Дядя со мной. У дверей ждет.

— Что ему там стоять! Зови его сюда!

Вышел я к дяде — так и так, начальник и тебя зовет.

Входим к нему вдвоем. Начальник дядю сесть просит. Дядя головой мотнул, на ногах стоять остался. Начальник ко мне оборачивается.

— Ты, дружок, за дверью погоди.

Вышел я. Остались они одни. О чем они говорили между собой, не слыхать было. Потом от дяди я все узнал.

— Ты дядя Мемо? — спрашивает начальник.

— Я.

— Нам доложили, что Мемо уклоняется от военной службы. Теперь по его удостоверению я вижу, что он не является дезертиром.

— Нет, господин мой.

— Но поскольку он достиг призывного возраста, он должен отслужить.

— Должен, господин мой.

— Для него же хорошо, что он отсюда уедет. Я знаю, у него здесь есть враги, они его в покое не оставят.

— Не оставят, господин мой.

— Мемо сейчас в таком опасном возрасте, когда джигиты не думают, как свой глаз от сучка уберечь, сами на рожон лезут.

— Лезут, господин мой.

— Мне рассказали, что Мемо восстановил против себя одного шейха, владельца пятнадцати деревень. Конечно, с таким человеком враждовать бессмысленно. Я на шейха повлиять не могу. Сами знаете, даже наше правительство на них пока управы не нашло. Давайте отдадим Мемо в армию. Таким образом, у него будет возможность быстрее выполнить свой долг перед родиной и заодно избавиться от преследования шейха.

Потеребил дядя бороду.

— Ладно, — говорит. — Пусть послужит. Только мы хотим за него деньги внести.

— Что за дьявол! Зачем вносить деньги? Разве вам их не жалко? Поймите вы: чем дольше он останется в армии, тем лучше для него же самого. Казарма — это школа жизни, казарма — это знания. За полтора года он совсем другим человеком станет. Обучится грамоте, познакомится с новыми законами, изучит права и обязанности гражданина нашей республики, короче говоря, станет разбираться в жизни. Уже сейчас по глазам видно, какой он смышленый. Удача сама ему в руки плывет. Разве можно лишать его такого случая? Потом такую возможность ни за какие деньги не купишь!

— Ладно, я согласен. Только его самого хочу спросить.

Позвали меня. Вошел я.

— Слышь, — говорит мне дядя, — что начальник-то говорит? Денег никаких платить не надобно. Да ты не думай, что я от слова своего отступился. Деньги при мне. Как сам решишь, так и будет.

Я стою молчу. Смотрит на меня начальник из-под густых щетинистых бровей ласково эдак, как отец родной.

— Мемо, — говорит, — откажись ты от этого выкупа. В твоих же интересах уехать от деревни подальше. Ты еще молод, пока отслужишь, все твои беды сами собой забудутся. Отошлем тебя в Диярбекир. Это настоящий рай, сам увидишь. Чем выкуп платить, лучше те деньги на себя потратишь, погуляешь в свое удовольствие.

Задумался я. А что, в самом деле, какая разница: год служить или полгода?

— Согласен, бек мой, — говорю. — Сделаю, как велишь. Пойду без выкупа.

Начальник меня по спине похлопал.

— Молодец, парень! — говорит. — Теперь ты мне еще больше нравишься. Из тебя выйдет хороший солдат. Первое качество для солдата — умение повиноваться. Таких в армии любят. Однако хочу дать тебе совет: как бы офицер к тебе ни относился, как бы ни наказывал — хоть прибей он тебя, хоть в пыль разотри — ты молчок! Кто офицера ослушался, тому прощенья нет. Сразу под трибунал. Расстрелять не расстреляют, а в тюрьме сгноят.

вернуться

22

Давулджу — музыкант, отбивающий ритм на большом барабане.