Тетка знай стрекочет, а я все со своими колокольчиками вожусь, головы от работы не подымаю. Поняла она, что зря старается, притихла.
— Уж не околдовал ли тебя кто, а, Мемо? Я и тут пособлю. Таких знахарей найду — все заговоры знают.
Вбила она себе в голову женить меня. Целыми днями ногам покоя не давала. То к святым мощам плетется, то к знахарям, то к старцам. Денег им перетаскала — не счесть. Потихоньку мне в кофе приворотный сахар подкладывала, мулу моему на шею амулеты вешала. Под конец отчаялась, рукой на меня махнула.
А меж тем огонь, что она месяцами разжигала во мне — не разожгла, сам собой вспыхнул на клинке одного жаркого дня. Дело было так. Продал я в горных оба свои колокольчики, к себе возвращаюсь. К обеду в пути притомился, у ручья отдохнуть присел. Выбрал место потенистей, с мула тюки снял, выпустил его травку пощипать, потом сам заправился, растянулся под деревом и уснул. За излучиной водопад шумел, видать, его шум меня и укачал.
Просыпаюсь — где-то рядом коза блеет, женщина смеется. Я потихоньку подкрался к водопаду и вниз смотрю. Девушка молодая по пояс в воде стоит, волосы по плечам распустила. С ней горная коза. Девушка ее руками за рога тянет, в воду пихает. Та изо всех сил отбивается, вырваться норовит, да не может. А девушка, на нее глядя, смеется, колокольчиком заливается.
Гляжу на них — дыхание перехватило. Переливы ее голоса прямо в сердце моем отозвались. И захотелось мне вдруг так же беззаботно засмеяться, как она. Только нельзя, спугнешь еще такое диво. Стиснул я зубы, жду, что дальше будет.
Вырвалась наконец коза у девушки из рук, выбралась на берег. Отряхнулась от воды, на девушку смотрит. Та ей и говорит:
— Теперь моя очередь купаться, Джейлан.
И давай прямо в бурлящую воду нырять. А коза — подумать только! — за нее переживает. Как не видно девушки над водой, так она мечется по берегу, блеет жалобно.
Искупалась девушка, из воды выходит, водяные брызги на теле жемчугом блестят, мокрые волосы к груди прилипли. На вид ей не больше четырнадцати. Нагнулась за кафтаном — все тело молодое напряглось, как натянутый лук, груди упругие вздрогнули, а вместе с ними и сердце мое. Сладкая волна к горлу подкатила.
Оделась девушка, шлепнула козу ладонью по заду, та — бегом в гору, и девушка за ней по камням скачет, не отстает.
Оседлал я живехонько своего мула, за ними следом пустился. Шагов пятьсот проехал — стоит передо мной водяная мельница. У дверей на камне сидит крепко сбитый человек с окладистой бородой, наргиле попыхивает. На спину медвежья шкура накинута. От солнца прищурился, думает о чем-то. Рядом, под деревом, огромная собака на цепь посажена. Шаги мои почуяла, забрехала. Человек голову поднял.
Подъезжаю я к нему. Слез с мула, поздоровался. Спрашивает он, откуда и куда я еду. Узнал, что я колокольчики продаю, усмехнулся.
— Ну, сработай и моей псине ошейник с колокольчиком. Мельник Джано, поди, тоже не хуже других.
Слово за слово, разговорились. Джано и пошутить любит, и посмеяться. Показал я ему ножные браслеты, подвески на голову из своего сундука достал. Подивился мельник.
— Это что же за штуковины? — опрашивает.
— А это в горных оба невестам на ноги и на голову надевают.
Смеется мельник:
— Молодец, сынок, ловко ты их колокольчиками да монетками изукрасил. Вот девкам и радость.
— Это уж как придется, Джано-ага. Кому на радость они, кому на горе…
Тут глянул он на меня своим цепким глазом.
— Мастер ты знатный, это по всему видать. Не знаю, женат ли ты, но скажу тебе прямо: ни одну горную козочку ты еще не опутал.
— Не женат я, Джано-ага. Коли есть у тебя кто на примете, присоветуй, а за ножным браслетом дело не станет.
В это время нижней тропой, погоняя козу, прошла мимо мельницы моя купальщица. Собака ее радостным лаем встретила. Мельник глазами ее проводил и говорит мне:
— Это дочка моя пошла, Джемо. Один я ее растил, без матери. И от слепоты ее уберег, и от хромоты ее уберег. Да вот поди ж ты, ни один джигит ее еще не опутал.
У меня сердце в груди подскочило.
— А сколько просишь за нее? — говорю, а у самого перхота в горле.
Глянул он на меня с прищуром.
— Сколько за других девок берут? Двести меджидие, красная цена.
Вынул я живо из пояса деньги, отсчитал двести меджидие.
— Ну как, по рукам?
Джано на деньги и не глядит.
— Если б в деньгах было дело, не болела бы моя голова, — говорит. — У нас на Зозане деньги не в почете. Девушка — это тебе не сучок на дереве — сломил да пошел. Сколько таких приезжало, мы им здесь спесь-то пообломали. Джемо моя на козьем молоке вспоена, козам она родная сестра. Вот ты поди поймай да приручи мою дикую козу, тогда и прижму тебя к сердцу, как сына родного.
— Что же, потешная выйдет охота!
Повернул я своего мула к лесу.
— Стой! — кричит Джано. — Забери свои деньги! Покуда Джемо не приручил, о деньгах речи нет.
Вернулся я, забрал деньги, сунул себе за пазуху, тронул мула. Слышу за спиной голос Джано:
— Помни одно! Раз спугнешь, потом вовек не приручишь. Дикие козы, они ласку любят!
Доехал до водопада. Слышу — внизу женщина песню поет:
Привязал я мула к дереву, взобрался на скалу, вниз смотрю. Сидит на траве Джемо, на коленях у нее коза. Джемо руками шерсть ей перебирает, блох ищет и песней заливается.
Сел я под дерево, вынул из сумы свою зурну, и полилась по горам протяжная пастушья песня. Замолчала Джемо. Повернула голову, на меня глядит. И коза шею вытянула, уши навострила. Обняла ее Джемо за шею, и замерли обе — слушают. А я меж тем из последних сил стараюсь, весь огонь своего сердца в песню вкладываю. Отродясь так горестно, так сладко не игрывал. Послушать, так грудь от тоски разорвется.
Встала коза с хозяйкиных коленей и пошла потихоньку прямо на звуки зурны. На скалу вскарабкалась, остановилась. То на меня посмотрит, то на Джемо, вроде зовет ее. Потом подошла ко мне, к ногам моим легла.
Как увидел я, что и Джемо в гору карабкается, так у меня сердце птицей и встрепенулось. Еще жалостливей заиграл. Джемо тихонько приблизилась, рядом с козой села.
Смотрит на меня в упор, глаза влажные, блестят звездами. И нежность в них, и покорность.
Отложил я зурну. А кругом нас и земля, и воздух, и горы, и реки, и леса, и поля — все звенит еще той жаркой песней, и чую я, сердце мое с сердцем девушки в лад бьется.
Протянул я к ней руку, погладил ее по шелковым волосам. Закрыла она глаза, потерлась щекой о мою ладонь, губами к ней потянулась. Достаю я из сумы подвески на голову с золотыми монетками да колокольчиками. Только собрался примерить ей к волосам, в сорок косичек заплетенным, вдруг — шлеп на землю! Что-то меня в бок кольнуло. Что такое? Оказывается, это коза меня от ревности рогами пырять задумала.
Пока я очухался да на ноги поднялся, Джемо уже вспорхнула и убежала. Только смех ее серебристый вдали по горам рассыпается. Я за ней вдогонку. Бегу, подвески в руках на каждом шагу позвякивают. Послушать — скажешь, породистый скакун скачет. А посмотреть со стороны — гончая за дичью припустила. Девушка впереди мелькает, прыгает по камням легче газели. На вершине остановилась, оглянулась. Увидела, как я гонюсь за ней, залилась смехом пуще прежнего. Потом прокричала своей козе: «Хо, Джейлан!» — и скрылась за скалой.
Тут обуял меня страх, что потеряю ее навеки. Не помня себя, полез я на скалу, как на приступ. Одним махом вверх вскарабкался. Оглядываюсь — впереди зеленая полянка, горами зажатая. В глубине полянки, в тени горного кедра, маячит черным глазом вход в пещеру, а перед ним Джемо лежит, на руку оперлась, от бега дышит тяжело. Умерил я свою прыть, подхожу к ней тихонько. Она свои звезды черные зажгла, от меня не отрывает. Гляжу я в них, а их словно туманом заволокло в ненастный день.