— Ну, с этим покончено, — обернулся он к старосте. — Теперь очередь за Хасаном.
— Хайда! — удивленно мотнул головой староста. — А этот-то при чем?
— А ты что думал! — Унтер-офицер многозначительно покачал головой. — Ведь это он их сюда спрятал!
Староста только прошептал бессильно:
— Не гневи аллаха.
— Хасан ни в чем не виноват, — встрепенулся Хусейн. — Девушку я похитил.
Унтер тряхнул его за шиворот.
— Это уж не тебе судить — виноват, не виноват. А коли ты такой умный, так незачем было похищать несовершеннолетнюю.
— Но ведь они по доброму согласию… — робко вмешался староста.
— Завидев жандармов, Хасан застыл на месте. В его голове завертелся вихрь мыслей.
«Кто донес?» — назойливо стучало в мозгу. Ответ был один: Мастан. Кроме него, никто не мог. Разве можно доверять змее?
Он сам протянул руки унтеру. Тот связал их веревкой. Собрались крестьяне. Сердер Осман, Рыжий Осман, Мустафа, Омер, Мелик, Салтык, Гюдюк, Эделло — все были здесь.
Сердер Осман не переставал возмущаться:
— Ни за что ни про что, вай, вай! Позор, неслыханный позор!
Унтер-офицер гордо огляделся по сторонам, словно удачливый полководец в старинном романе.
— Трогаемся! — скомандовал он своей «армии». — Вперед!
Вскоре жандармы и арестованные скрылись из виду.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Тюрьма в касабе помещается неподалеку от городской управы. Унылое здание из бетона вытянулось посреди широкого двора, огороженного проволокой. К чинаре, стоящей у ворот, прибита дощечка с надписью: «Отсиди срок — выходи за порог». Под чинарой обычно собираются и ждут посетители.
В приемный день тюрьма бывает и оживленная и печальная. Те, кого навещают, сначала набрасываются с расспросами на пришедших. Потом сами начинают изливать им всю горечь своего одиночества, тоски и безнадежности. Те, к кому никто не приходит, смотрят на счастливчиков и вздыхают.
Хасан и Хусейн сидели друг против друга и сосредоточенно курили, ни на кого не глядя, изредка перебрасываясь короткими замечаниями. Они плохо слышали друг друга — над двором стоял плотный гул голосов.
— Подвел я тебя, — в который раз повторял Хусейн. — Мне ты помог, а сам в беде очутился.
— Э, брось, — отвечал Хасан, — что было, то было. Лучше думать о будущем.
На середину двора вышел надзиратель, поискал кого-то взглядом: видно, пришел новый посетитель. Некоторые из арестантов замолчали — может быть к ним… Остальные галдели по-прежнему.
— Гюрро Огуз! — выкрикнул надзиратель.
Молодой курд, которого переслали недавно из диярбакырской тюрьмы, растерянно поднялся, прошептал:
— Хюде разы бике![77]
— Ишь, глаза-то засияли, — улыбнулся Хасан.
— Хюде разы бике, — повторял курд на ходу.
Хасан занялся подсчетами. Оказалось, он сидит уже целую неделю. И конца этому сидению не видать. Он ждал, что его со дня на день вызовут к судье и все выяснится. Но начальники, видно, и в ус не дуют. А у него урожай пропадет. Матери разве управиться в поле? Погниет хлеб на корню…
«Рыжий Осман, Сердер Осман, Салтык уберут. Товарищи ведь…» — утешал он себя. Друзья не допустят, чтобы его труды пропали даром. Но душу щемило. Как-то там мать? Одна совсем. Сюда ей не добраться. Она и до соседки-то дойти не может.
— Эй, — тронул его за рукав Хусейн, — тебя зовут!
Хасан вздрогнул.
— Зачем?
— Откуда я знаю. Наверно, пришли к тебе.
«Кто бы это мог быть? — размышлял Хасан, шагая по двору. — Разве что Рыжий Осман? Вряд ли…»
Хусейн глядел ему вслед.
— И нас когда-нибудь навестят, — вздохнул он.
Хасан подошел к надзирателю.
— Вы меня звали?
— Ты Хасан? — спросил тот хмуро. — Тебя девушка ждет в кабинете начальника тюрьмы. Ступай.
Хасан смешался.
«Разыгрывают!.. — Он с досадой сплюнул. — Какая еще там девушка будет меня искать?»
Надзиратель поддал носком бабуша какую-то железку.
— Хасан Сезгин?
— Ну!
— Из Кайрана?
— Оттуда. («Разыгрывают!»)
— Ну и иди! Чего расшумелся?
Хасан все еще не верил. Девушка? В Келькеркее у него есть двоюродная сестра. Но она и знать не знает о случившемся.
Поднялись по лестнице. Надзиратель велел Хасану обождать, постучал в дверь и закрыл ее за собой. Хасан остался один. Никого вокруг не было. Вот сейчас повернуться да и прочь отсюда. Голова бритая, верно. Но ведь новобранцам тоже головы бреют. Только куда ему идти, если не в Караахметли? А оттуда сюда же и приволокут. Тогда уж никто не поверит, что он сидит безвинно.
Дверь открылась, вышел надзиратель.
— Иди. Тебя ждут.
Хасан оторопел: в комнате сидела Алие.
— Это вы?..
Девушка поднялась ему навстречу.
— Нельзя ли нам наедине поговорить? — обратилась она к начальнику.
Тот с недовольной миной кивнул в знак согласия и вышел.
— Я пришла… — начала Алие. — Это все мой отец подстроил… Я пришла, чтобы хоть немножко загладить его вину.
— Он, я это знаю… — пробормотал Хасан. — Что поделаешь, раз уж так получилось…
— И подумать только, мой отец!.. — опустила голову девушка.
— Что поделаешь, — повторил Хасан. — Видно, мне так на роду написано.
— Никто не знает, что я пришла сюда. Дочка начальника тюрьмы — моя подружка.
— Я никому не скажу.
— Если отец узнает… — Она запнулась. — Хотите что-нибудь передать со мной?
— Спасибо. Как там моя мать?
— Хорошо. Только плачет все. Конечно, это для нее удар. Я зайду к ней…
— Передайте ей привет. — Он задумался. — Нет, лучше вам туда не ходить. Начнутся сплетни.
Разговор никак не клеился. Алие молча смотрела на Хасана. Наконец он поднялся.
— Вам, наверно, некогда…
— Да нет, время есть.
— Может, этот кабинет нужен начальству…
Девушке тоже пришлось встать.
— Вы не тревожьтесь. Вас скоро выпустят.
— Спасибо, — сказал Хасан направляясь к двери.
На пороге уже ждал надзиратель. Спустившись по лестнице, они вышли во двор, где еще гуляли заключенные.
— Кто приходил? — спросил Хусейн, сидевший на прежнем месте все в той же позе.
— Кому мы нужны! — уклонился от прямого ответа Хасан. — Конечно, другой Хасан нужен был.
— Ах ты, незадача! — вздохнул Хусейн. — А я-то обрадовался.
Время прогулки истекло.
— По камерам! — закричал надзиратель.
Медленно, нехотя арестанты разбрелись по своим камерам, и огромная дверь тюрьмы закрылась наглухо и надолго.
Хасан был в смятении. Зачем приходила Алие? Это же дочь Мастана! Может, она пришла разведать, что у него на уме? А может, просто хотела поиздеваться над ним? Нет, что-то не похоже. Он вспомнил ее смущение, ее печальное лицо. Вот и пойми этих женщин. Недаром в пословице говорится: «Сам залим, и сын — алим»[78]. Подошел Гюрро.
— Слышь, из Сиирт один человек сейчас встретил.
— Кого встретил?
— Пашо, товарищ мой. Пять дней ехал на черном поезде.
У Гюрро два любимых присловья. Одно — курдское: «Хюде разы бике», другое — арабское: «Ефрах я ельби» («Веселись, моя душа»). Он повторяет эти слова без конца, кстати и некстати. Веселый парень Гюрро, прямой, открытый. Для тех, кто ему нравится, он весь выложится, ничего не пожалеет, зато с другими даже не здоровается. Он и в тюрьме не горюет: то пляшет, то поет что-то по-курдски.
Сидит Гюрро за убийство. Кажется, с деревенским агой счеты свел. Мало кому он об этом рассказывает.
— У человека ружье есть, — любит повторять Гюрро. — Ружье — это хорошо. Сердитый будешь — бах! — и конец. Один паразит меньше…
— А потом в тюрьму, — в тон ему подхватывает Хасан.
78
Залим