— Жаль! — сказал Рыжий Осман. — Они бы много в этом году собрали. Такой урожай раз в сорок лет бывает.
— Без с-совести человек! С-совсем без с-совести! — повторял Хасан сквозь зубы свистящим шепотом.
— Видит — урожай хороший, вот у него глаза и разгорелись, — вставил Хотунлу.
— Надо что-то делать, — решил Хасан, — пропадут ведь люди.
— А что сделаешь? — возразил Рыжий Осман. — Будем кричать и шуметь, так и наши поля отберут, клянусь аллахом…
— Наши, наши! — в ярости прикрикнул на него Хасан. — Ничего другого у тебя нет на языке. Себе, значит, рай, а другим — ад? А беда сегодня к нему, а завтра к тебе.
— А что мы можем сделать? Ну-ка, скажи! По мне — так отделаемся тремя полями, и слава аллаху.
Лицо Хасана налилось кровью.
— Дело не в Али и не в Вели[84]. Встанем на кривую дорожку — потом не сойдем с нее. Сегодня ты не отстоишь Фетчи Кадри, завтра он промолчит, когда за тебя возьмутся. Ишаки и те друг другу спину чешут.
— Правильно, — согласился Сердер Осман.
Хасан перевел дыхание и продолжал:
— Волка в стадо нельзя пускать. Повадится — все стадо перепортит. Ни одной овцы не оставит.
— Не оставит, — поддержали крестьяне.
— Давайте же возьмемся и не пустим этого волка в стадо. Нечего нам бояться Мастана! Пора укоротить его загребущие руки. А то он войдет во вкус и всех остальных оседлает. Сегодня три поля, завтра пять, потом десять. Если в запруде вода пробилась — ее нужно вовремя остановить, не то всю деревню затопит, разнесет наши дома в щепки. Молчанием сердце Мастана не смягчить. Бешеной собаке хлеба не бросай — все равно кусаться будет. Только палкой ее припугнуть можно. От огня жалости не жди: куда попал — там все сожжет. Сгорит дом Фетчи — займется и у Рыжего Османа. Все мы должники Мастана — значит никому несдобровать. Разве Фетчи не такой же раб аллаха, как ты? Разве Дештиман не мусульманин, разве Ибрам Келер тебе не сосед? Ты думаешь так: пусть его дом сгорит, зато мой останется. Правильно?.. Если ты его сегодня поддержишь — завтра он тебя не бросит. Одна рука делает много, две руки — еще больше.
Запыхавшись, прибежали Ибрагим Келер и Дештиман.
— Наши поля!..
Все отвели глаза. Хасан проговорил твердо:
— Не отчаивайтесь, друзья. В нашей деревне не гяуры живут. Обязательно что-нибудь придумаем.
— Ох-хо-хо! — стонал Ибрагим Келер. — А я-то радовался: аллах пожалел нас, послал урожай! Вся душа горит.
— Погоди!
— Тебе-то что! Ох, душа горит! Ничего не останется; ни травинки, ни былинки! Все пропало!
— У меня тоже душа горит. Ведь мы же люди, а не звери. Найдем выход.
Ибрагим Келер вытаращил на Хасана глаза. Дештиман рот разинул.
— Какой выход? — спросили оба разом.
— Пойдем с ним потолкуем. Рыжий Осман, Сердер Осман, Керим-староста, Дювенджи Хафыз и я. Если у этой свиньи остался хоть кусочек сердца, мы заставим его отказаться.
— Спасибо, — пробормотал Ибрагим Келер, — и я пойду с вами.
— И я, — напросился Дештиман.
— Идем, идем! Все идите.
Пошли вдоль деревни, чтобы зайти за старостой Керимом и Дювенджи Хафызом. Известие об их намерении быстро облетело дома. По дороге к ним присоединялись все новые крестьяне, со всех сторон сбегались женщины и дети. Возле дома старосты толпа остановилась. Хасан постучал в дверь. Хозяин вышел.
— Мы к Мастану потолковать идем, дядюшка Керим, — объяснил Хасан. — Конфискаторы пришли забирать поля у Фетчи Кадри, Ибрама Келера и Дештимана.
— Пойду с вами, — заторопился староста.
Теперь — к дому Дювенджи Хафыза.
Узнав, в чем дело, тот наотрез отказался присоединиться. В ответ в его дверь полетел камень.
Теперь вся деревня, кроме Дювенджи Хафыза и хозяина кофейни Мусы, принимала участие в шествии. Толпа жужжала, как растревоженный улей.
— Кровопийца!
— Да покарает его аллах!
— Боюсь грех на душу брать, а то бы давно его прикончил!
— Собака поганая!
— Постоим за себя, пока живы!
Впереди шел Хасан. Взгляд его был устремлен вдаль. Страсти в толпе накалялись, крики усиливались. Хасан никого не видел и не слышал. Он был один сейчас на этой дороге. Он принял решение и теперь будет шагать и шагать вперед. Ничто его не остановит.
У дома Мастана навстречу крестьянам вышли три жандарма.
— Что случилось?
— Мы идем к дому аги, — ответил Сердер Осман.
Жандармы взялись за карабины.
— А ну, разойдись! — крикнул унтер-офицер.
Сердер Осман хлопнул кепкой по колену.
— У нас ничего дурного на уме нет.
— Разойдись, говорю!
Сердер Осман оглянулся на толпу и, набычившись, шагнул вперед. Крестьяне потянулись за ним. Жандармам пришлось отступить. Мастан, стоявший у окна, отпрянул в глубь комнаты. Хасан ударил два раза кулаком в дверь. Мастан снова подошел к окну.
— Что надо?
— Пришли с тобой поговорить.
Мастан смерил толпу взглядом.
— Всей деревней?
— Да, — Хасан ударил в грудь рукой. — Я, дядюшка Керим, Рыжий Осман, Сердер Осман, Ибрам Келер, Дештиман…
— И я! — Фетчи Кадри выступил вперед.
Мастан побледнел.
— Зачем же сборище устраивать?
— Мы пришли поговорить, — сказал Хасан.
— Не о чем мне с вами говорить.
Толпа зашевелилась. Хасан поднял руку.
— Уговор был: долги — после урожая. А конфискаторы сейчас приехали.
— Мне нужны деньги.
— У нас нет денег.
— Тогда я продам их поля.
— Что тебе стоит подождать месяц? С голоду не помрешь.
— Это мое дело.
— Жаль. — В голосе Хасана зазвучали металлические нотки. — Жаль, что твои загребущие руки не знают покоя.
— А ну, убирайтесь! — разъярился Мастан. — Прочь от моего дома! Я прошу защиты, — обратился он к жандармам.
Те тотчас щелкнули затворами, словно только того и ждали.
— Разойдись! — рявкнул унтер-офицер. — Все по домам!
Никто не тронулся с места.
— Открой дверь, поговорим по-хорошему! — крикнул Хасан.
Лицо Мастана вновь появилось в окне. Позади маячили два жандарма.
— Уходите, не то потом пожалеете.
— Посмотри, — отвечал Хасан, — тебя охраняют, словно сундук с золотом. А у нас с собой нет даже иголки. Чего же ты боишься? Нам надо с тобой потолковать.
— О чем нам толковать?
— Конфискаторы подождут. — Голос Хасана звучал твердо. — Скажи им, пусть уезжают!
— Их власти посылают, не я.
Услыхав слово «власти», жандармы вновь решительно двинулись на толпу.
— Лед у тебя вместо сердца! Останови их!
— Все по правилу! Палец, отрезанный по закону шариата, не жалеют.
— Это не по шариату, а по твоему приказу.
Толпа опять загудела.
— О шариате заговорил! Да если бы у тебя в сердце был страх перед аллахом, ты бы такого не делал!
— Если бы ты был человек…
Хасан снова поднял руку — знак молчать.
— Мастан-ага, откажись ты от этого. Ведь ничего не случится, если подождешь еще месяц!
— Указывать мне будешь?
— Ты же знаешь: в Кесикбеле ни добра, ни зла не забывают. Заберешь поля — навек запятнаешь себя. Кто отказывается от своего слова, кто слизывает свой плевок, от того все отвернутся.
— Ни в ком из вас я не нуждаюсь.
— Только у аллаха ни в ком нет нужды.
— Халил… — тихо позвал староста Керим.
Мастан вздрогнул. Давно его не называли по имени, так давно, что он и имя-то свое, кажется, забыл.
— Халил, брось ты эту затею. Бедняки на тебя молиться будут. Не лишай их семьи куска хлеба!
— Будь по-твоему. — Мастан весь как-то сник. — Знай, только из уважения к тебе. Я твое уважение не променяю на все сорок деревень Кесикбеля.
— Благодарствую.
— Только ради тебя… А эти не знают благодарности. Покуда им на раны соли не насыплешь да хвоста не накрутишь, денег от них не жди.
Фетчи Кадри плакал.
— Значит, можно отсылать конфискаторов, ага?
— Отсылай. Нет, лучше пусть подождут меня в кофейне.