Ибрагим совсем забыл о своем решении убить и Мастана. Не спеша, удовлетворенный сознанием выполненного долга, он спустился с горы, перекинул винтовку за спину и подошел к своей лошади.
Прежде, обдумывая месть, он решил сразу после убийства во всем сознаться, но теперь думал иначе.
«А может, обойдется?» — размышлял он, проводя рукой по шее лошади. Ему уже не хотелось идти с повинной. Он взлетел в седло, дал шпоры и галопом поскакал в сторону гор.
Хаджи еще раз дернулся, словно хотел выпрямиться и встать, потом по всему телу прошла судорога, и он замер. Целый рой мух налетел откуда-то на свежую кровь.
Мастан все погонял взмыленную лошадь. Наконец он решился оглянуться. Труп, растянувшийся на дороге, был виден ему издалека. Легкий ветерок шевелил полы минтана. Погони не было. Опасливо косясь по сторонам, Мастан свернул с дороги и полями поехал в деревню.
Кругом мертвая тишина. Только треск сухой травы под ногами лошади да осторожный цокот копыт… Мастан был весь в поту. Натянув поводья, он в последний раз оглянулся. Во всей долине никого не видно.
Въехав в деревню, Мастан пустил коня галопом. На полном скаку осадил возле кофейни.
— Беда!
Завсегдатаи кофейни окружили его со всех сторон.
— В засаду мы попали. Возле тополей.
— В какую засаду?
— Хаджи убили… Стреляли и в меня, да промахнулись…
— А много их было?
— Не знаю, из-за кустарника стреляли.
— Вот бандиты, вот янычары! Три года назад тоже одного убили из-за денег.
— Мне показалось, что там был Ибрам Салих. Я не разобрал как следует.
Крестьяне давно смекнули, что стрелял Ибрагим Салих — кому же еще?
— Нет, он не решится, — загудели в толпе. — Он только языком мелет.
— Я не жандарм — голову ломать, кто да кто стрелял, — заключил Мастан, беря лошадь под уздцы. — В касабу сообщу, пусть, кому положено, расследуют.
Весть об убийстве Хаджи Живодера мигом разнеслась по деревне. Зюбейде-ханым встретила мужа на дороге.
— Ты чего? — набросился на нее Мастан.
— С тобой ничего не случилось?
— Нас так просто не возьмешь, — засмеялся он.
— Слава аллаху!
Алие испытующе смотрела на отца. Она никогда не чувствовала к нему особой привязанности, а в последнее время была и вовсе равнодушна. И все же странно, что мысль о том, что его могли убить, совсем не испугала ее. Девушка вспомнила, как Хасан рассказывал ей о жестокости отца. Ведь тогда его слова причинили ей боль. А сейчас она без ужаса готова примириться с его смертью. Алие старалась отогнать эти мысли, но все возвращалась к ним. Вспоминала тот разговор с Хасаном — это было давно, а она помнит каждое его слово. И вдруг ее охватило желание увидеть Хасана вновь, сейчас, сию же минуту, во что бы то ни стало!
Но она только повернулась и побрела на кухню.
Ибрагим Салих расстегнул минтан, подставляя грудь легкому прохладному ветерку. Он сидел в седле как влитой. Ничто не мешало ему думать свою думу. Забытая винтовка болталась за спиною. Лошадь шла сама по себе, он лишь изредка машинально трогал ее шпорой.
Подъехав к источнику, где он собирался напоить лошадь, Ибрагим даже забыл отпустить поводья, и лошадь не могла дотянуться до воды. Она несколько раз мотнула головой, но он и этого не заметил. Через некоторое время вновь пришпорил лошадь, и она затрусила по дороге.
Он был словно во сне. Губы его шевелились, шепча какие-то слова. Лошадь сама знала дорогу в Караахметли. Почуяв близость деревни, она пошла галопом, раскачивая своего седока из стороны в сторону. Очнувшись, он потянул к себе поводья.
Вот и деревня, первый дом — Чюрюков. Стоявшие у ограды крестьяне удивленно проводили глазами странного всадника — он не ответил на их приветствие, словно не слышал ничего. Показалась кофейня. Навстречу ему бежали люди. Кто-то остановил его лошадь, взяв ее под уздцы.
— Ибрам Салих!
Он очнулся. Дештиман дергал его за рукав. Ибрагим спешился. Глаза его смотрели печально и беспомощно.
— Ты пролил кровь! — Дештиман ударил его по щеке.
Пощечина прозвучала в тишине, как выстрел.
Дештиман ударил еще раз. Ибрагим не отворачивал лица. Слезы катились по его щекам. Толпа повалила назад в кофейню, увлекая его за собой. Он тяжело рухнул на стул.
— Я убил… Три пули у меня было… Все всадил в него. Будь еще одна — и Мастана убил бы…
Слезы не давали ему говорить. Кто-то, сочувствуя парню, вылил ему на голову кружку воды.
— Позовите его отца! — распорядился Дештиман.
— Не надо, — выпрямился Ибрагим Салих. — Как я ему в глаза погляжу?
— Значит, ты убил? — переспросил для верности староста Керим.
— Я.
— За что? — Староста тронул его за плечо.
Ибрагим вздрогнул.
— Я должен был его убить!
— Сам, значит, сознаешься?
— Сознаюсь, все одно пропадать.
Староста облегченно вздохнул. Преступник сам покаялся. Теперь можно спокойно ждать приезда жандармов.
— Полагается тебя связать, — приступил он с веревкой к Ибрагиму.
— А зачем ты, староста, за жандармов работаешь? — вмешался Дештиман.
Сконфуженный Керим сунул веревку в карман и уселся напротив преступника. Ибрагим пустыми глазами глядел в одну точку. Вдруг дверь тяжело скрипнула. На пороге встал его отец — дядюшка Дурмуш. Он медленно подошел к сыну.
— Ты убил человека… Не ожидал, что придется провожать тебя в тюрьму.
Ибрагим молча рыдал, прижимая руки отца к своему лицу.
— Юсен скоро вернется, забудьте меня, — он судорожно глотнул воздух. — Прости меня, прости!
— Прощаю. — Голос старика дрожал…
Жандармы приехали только под вечер. Старший был сердит.
— Нашли время для убийства. И место выбрали! Сюда и шайтан не сунется. Ну, где он?
— Это я! — Ибрагим поднялся со стула.
— Хорошо придумал. Его — на кладбище, а себя — в тюрьму?!
Унтер отстегнул от пояса наручники и нацепил их на Ибрагима, не переставая ворчать:
— Работаешь, как ишак, ни дня, ни ночи не видишь.
— Ночи теперь темные, подождали бы до утра, — предложил староста. — Скажете потом, что искали преступника.
— Нет уж, мы пойдем. Эй, шагай вперед! — крикнул унтер Ибрагиму.
Тот послушно встал впереди всадников. Дядюшка Дурмуш, не шевелясь, смотрел ему вслед.
— Эх! — вздохнул кто-то в толпе. — Хоть и убийца, а все-таки сын родной!
— Не печалься, дядя Дурмуш, видно, такая его судьба.
Старик потер лоб ладонью.
— Видно, так…
Он нагнулся и долго искал на полу упавшую палку, чтобы скрыть от людей слезы.
Услыхав об аресте Ибрагима Салиха, Хасан вспомнил, как таскали в касабу его самого, как, выпуская его, чиновник велел ему прийти еще раз, через неделю. А с тех пор уж не одна неделя прошла. Как бы не было беды! Он решил наведаться в касабу. Оповестил всех соседей, чтобы к вечеру написали письма (в Караахметли почты нет, письма отправляют с оказией).
На другой день вышел с зарей. Шагалось легко, весело. Вот уже и шоссе. Задержался немного у родника. Сполоснул руки, лицо и уселся на свое любимое место под тутовым деревом, потом огляделся. Неподалеку на пригорке маячила повозка Мастана. Хасану стало не по себе, но он отогнал тревогу: «Какое мне до него дело!» — и растянулся на земле, глядя на небо и хлопая себя ладонью по лицу, чтобы поймать щекочущего кожу травяного клопа.
Повозка подъехала прямо к Хасану и остановилась. Из нее вышли Мастан и Алие. Хасан приподнялся.
— Селямюналейкюм, — приветствовал его Мастан.
— Алейкюмселям.
— В касабу?