Злоумышленников так и не нашли. Мастан ходил сам не свой, чувствуя себя побежденным. Он мог стоять упорно на своем — построить новую стену. Но эти негодяи и ее снесут, ослы упрямые. Ставь десять стен — все десять снесут. Будут знать, что подохнут в тюрьме, — а все же снесут. Этот народец ему известен. Как бодливая коза: раз подняла свои рога — потом с ней не справишься.
Не хотелось Мастану признавать себя побежденным. Как можно допустить, чтобы все вокруг над ним насмехались, а виновники ходили безнаказанными?! Он поставит сторожа у новой стены. Но сколько можно держать его там? День, два, ну, пять дней, а дальше?
Он не выходил из дому; в глазах у каждого, начиная от малых детей, которые еще кирку держать не умеют, до старого дядюшки Вели, чудилась ему усмешка. Да и Муса, дружок двуличный, и Хафыз — все они хороши.
Измученный своим одиночеством, Мастан забрел как-то раз в кофейню. Угрюмо бросил, не поднимая головы:
— Здравствуй, Муса!
— О хозяин! Совсем запропал!
Мастан мрачно молчал.
— Я тебя обидел? Что случилось, хозяин?
— Ничего, — отрезал Мастан.
— Чай приготовить?
— Давай.
— Не заболел ты, хозяин?
— Нет. Так — настроение плохое.
Муса уже ставил перед ним чашку.
— Спасибо.
Муса разочарованно вздохнул и отошел к очагу, Мастан наблюдал за ним краешком глаза, медленно отхлебывая чай. Не посмеивается ли и этот втихомолку? Нет, Муса со спокойным, приветливым лицом занимался своим делом. Мастан и за это был ему благодарен. Решил польстить:
— Давай еще чашку! Хорош у тебя чай. Поневоле выпьешь.
— Достоин того, кто его пьет, хозяин.
— Как ты думаешь, кто разрушил стену? — не выдержал Мастан.
— Кто его знает? Крестьяне говорят, святой. В кофейне только и слышно, что ты рассердил святого.
— Болтовня это! Сами сломали ее, проклятые ослы!
— Если бы кто-нибудь из здешних, проговорились бы.
— Сам-то ты как думаешь?
— Да уж какая-то вошь оставила свой помет.
— А как же! Они у меня пожалеют! Я им устрою!..
— Устроишь, хозяин. И правильно сделаешь.
— Обязательно! Они узнают, что значит играть с Мастаном.
— Построишь новую стену — и пусть злятся!
— И построю. Их, что ли, испугаюсь! Меня соплей не перешибешь.
— Не перешибешь.
— Налей-ка еще чайку.
Муса усердствовал. Сиял с верхней полки стакан с позолоченными краями, который подавался только важным гостям, и поставил перед Мастаном. Тот поднял стакан на свет.
— Никогда из такого не пил. Высший класс!
Вошел новый посетитель:
— Чаю! Да покрепче.
Муса поспешно вернулся на свое место.
К обеду кофейня наполнилась людьми. Разговор, как обычно в эти дни, вертелся вокруг разрушенной стены. Все наперебой рассказывали о святом. Тому он встретился на реке в зеленом плаще дервиша, с белой бородой; этот видел, как он молился под тутовым деревом.
— Мастан решил новую стену строить, — забросил удочку Муса.
В кофейне мгновенно воцарилась тишина.
— Когда?
— Скоро.
Муса опять склонился над своими чашками, исподтишка следил: как будет воспринято известие?
— Э-э-э… — протянул один.
— Вот вам и «э-э-э»! «Пусть, — говорит, — тысячу раз ломают — тысячу раз построю!» Что ему…
— Будь у меня деньги, и я бы строил, — протянул глубокомысленно другой.
— Беду он накличет на свою голову, — веско сказал Дештиман. — Клянусь аллахом, покарает его святой. Вот посмотрите. Помните, что случилось с председателем муниципалитета? Плюньте мне в глаза, если и сейчас не будет так.
— Мне-то что за печаль, — ретировался Муса. — Покарает так покарает.
— Пусть тогда подает на святого жалобу! — выкрикнул Сердер Осман.
Шутку его одобрили дружным хохотом. Муса обозлился. Он ожидал, что его слова произведут совсем другое впечатление. Но никто из крестьян не беспокоился. Пусть себе строит! Святой за себя сумеет постоять. Глядишь — и правда помрет Мастан неправедной смертью.
Через несколько дней на берегу реки опять лежал цемент и копошились строители. Новую стену возвели еще выше и толще прежней. Мастан специально так приказал.
Крестьяне надеялись, что старец Этхем разрушит ее в первую же ночь. Однако прошел день, другой и еще несколько дней — стена стояла целехонька. Приуныли крестьяне. Но вера их в старца Этхема оставалась непоколебимой. Каждое утро они отправлялись проверять, сделал ли святой свое дело.
— Вот увидите, разрушит, — утешали они друг друга.
Сердер Осман ходил, задумчиво посвистывая, — знал, что в первую неделю действовать рискованно. На одиннадцатый день стена была разрушена.
— Пусть сгорит мой хлеб, если вру! — захлебывался Хусейн из семьи Молламатов, первым принесший радостную весть. — Идет он по реке. Плащ на нем такой зеленый. В руке большущие четки. Испугался я, а он через кусты — и в свою гробницу. Пусть лопнут мои глаза, если вру!
После этого уж никто не сомневался в том, что разрушает стену старец Этхем.
Мастан и тот присмирел. За всеми этими событиями он совсем забыл про Хасана. А того теперь в деревне почти и не видели. Он стал часто наведываться в касабу, то дня на три уйдет, то на неделю. Там всегда можно заработать немного денег, если человек согласен на любую работу. Не будь у Хасана Алие и — в глубине души — желания отомстить ее отцу, он совсем бросил бы деревню. Узы, связывающие его с односельчанами, сильно ослабли после того, как он потерял землю. Иногда, работая где-нибудь на стройке, он вспоминал вдруг свое поле. Не по душе ему были эти строительные работы, руки его тосковали по земле. В деревне он сам себе хозяин. Знал свое поле вдоль и поперек. С закрытыми глазами мог сказать, где земля сухая, где влажная, где каменистая. Злость и обида вновь поднимались в нем в такие минуты.
Все его мысли по-прежнему были только об Алие. Но теперь он не тешил себя сладкими надеждами. Он скажет ей, чтобы она его забыла, что все их мечты рухнули, что последняя спасительная веточка, за которую он держался, обломилась. Входя в деревню, он с задумчивым и сосредоточенным видом, опустив голову, шел домой и бросал на стол покупки и остатки денег.
Однажды он заглянул в кофейню. Давно он там не бывал. Обвел всех взглядом: «Здравствуйте!» — и направился к столу, где сидели Сердер Осман и Ташчи.
Лицо Сердера Османа расплылось в улыбке.
— О! Наш Хасан! Здравствуй, здравствуй! Добро пожаловать!
— Рад вас видеть.
Сердер Осман от радости не знал, что и сказать, словно Хасан воскрес из мертвых.
— Эй, неси чаю! — наконец крикнул он хозяину.
Хасан закурил «зеленую лягушку». Сердер Осман колебался: рассказать Хасану про их проделки или нет? Он боялся расстроить друга: разговор-то пойдет о поле, о земле, а у того земли-то уже нет…
— Ну, как живешь? — осторожно начал он. — Давно не видались.
— Хорошо.
— Да, не видались давно. Все здесь о тебе спрашивают, а ты пропал совсем…
В разговор вступил Ташчи.
— Чем теперь занимаешься?
— Хожу в город работать. В хорошие дни по три — пять курушей зарабатываю. И за то спасибо аллаху!
— Упустил ты свое поле.
— Да что в том поле? — ответил Хасан с таким беспечным видом, словно в любой момент мог раздобыть десять полей.
— Да поможет тебе аллах!
В дверях показался Рыжий Осман. Увидев Хасана, он бросился к нему и сгреб в охапку.
— Вот так товарищ! Забыл своих друзей.
— Прости, не до того мне было.
Рыжий Осман с Сердером Османом переглянулись.
Хасан поднялся.
— Счастливо оставаться! — раскланялся Рыжий Осман с Ташчи.
Тот понял намек — остался сидеть в кофейне.
Вышли за деревню. На небе сияла круглая, как поднос, луна.
— Слыхал о стене? — начал Рыжий Осман.
— Без вас не обошлось, а?
— Конечно! — радостно засмеялся Сердер Осман. — Мы двое, Хаджи и Сулейман. Крепкая оказалась, мать ее!..
— Правильно сделали, — безучастно отозвался Хасан.