Турецкая деревня описана в сказках не менее ярко, чем турецкий город, хотя большинство своих сказок Кунош записывал в Константинополе. Из деревенской жизни сказка берет изображение хуторов (чифтликов) и их владельцев, мелких земельных собственников (чифтчи). Они, строго говоря, скорее упоминаются, чем изображаются с достаточной глубиной.
Чаще всего в сказках фигурируют пастухи, рыбаки и, особенно, дровосеки. Они являются любимцами сказок, и их жизнь и мораль часто противополагается жизни падишахов и беев. Садовник упоминается только раз, и то в качестве дворцового служащего (сказка 43), охотники упоминаются бегло, лодочники не упоминаются вовсе, хотя возможно, что рыбак одновременно был и лодочником.
Интересы крестьянской массы далеко не чужды сказке, и они ясно проглядывают сквозь запись и, может быть, даже ту нивелировку, которую иногда производил Кунош в отношении языка сказок. Несмотря ни на что, большинство сказок (особенно адакалийские) — типичные крестьянские сказки. И если деревня в них не описывается, так как описывать ее (в смысле литературного приема) для деревенской аудитории не нужно, то она живет в них и иногда заявляет о себе. Основная проблема в такого рода сказках — это проблема бедности и богатства. И сказка хорошо знает долю бедняка. «Вот мы здесь сидим у огня, а снаружи бедняки мерзнут от холода. Стой, выйду-ка я да посмотрю, нет ли кого, да позову: пусть их придут и погреются», — говорит младший брат старшим в сказке 25. И, несмотря на их протесты, он выходит наружу и начинает кричать: «Всякий, кто замерз, иди к нам греться!» В сказке 41 сами дэвы признают моральное превосходство бедняка над жадным и черствым богатеем: ««Брат твой — бедняк; за то, что ты его прогнал, судьба его и вышла такая, а твоя судьба будет вот какая», — сказали дэвы (богатому брату), разорвали его на сорок частей и закусили им на славу». Или вот еще картинка (сказка 35): «у богатого (соседа) родился сын, у бедного — дочь. Они радуются, и вот, пока дети еще были в люльках, богатый в знак обручения надевает дочери бедняка пару бриллиантовых серег». Но стоило только сыну богача подрасти, как он из ложного стыда перед товарищами спешит заявить, что отказывается от своей бедной невесты.
Старая турецкая поговорка: «В Константинополе хоть отбавляй пожаров, в Малой Азии — податей» [17] картинно указывает на одну язву старой турецкой деревни. И если о ней наши сказки прямо не упоминают, то они достаточно недвусмысленно говорят о другой: рекрутском наборе. В этом отношении знаменательна одна фраза из сказки 32. «И вот бей собирает крестьянских сыновей и делает их солдатами. Собрав тысячу человек, он отправляет их к пещере…». Да, так именно и делалось. Интересно добавить, что мирное прозвание крестьянских сыновей (улан — парень) таким вот путем превратилось в международный термин, обозначающий известный род кавалерии: уланы. По разысканиям Блау, Мориц Саксонский впервые попробовал использовать для своей кавалерии боснийских парней («уланов»), и они, унеся свой «титул» из родной деревни, надолго сохранили и, можно сказать, обессмертили его.
Еще В. Д. Смирнов в своем «Очерке» (стр. 436) обратил внимание на то, что турецкие сказки самыми тесными узами связаны со сказками других народностей, по своей культуре, казалось бы, далеких от турецкой культуры. В. Д. Смирнов, стоя, в общем, на позициях Бенфея, склонен видеть в поразительном сходстве мотивов и сюжетов турецкой и других сказок результат заимствования. В современной фольклористике, как и в языковедении, имеются на этот счет, как известно, и другие объяснения, основанные на сходстве социально-экономических условий Турции и других стран по определенным историческим эпохам. Как бы то ни было мотивы и сюжеты отдельных турецких сказок обнаруживают поразительное сходство с иными национальными, хотя бы русскими, сказками.
В настоящей статье мы отказываемся от детального сопоставления подобного рода моментов, так как это завело бы нас слишком далеко и так как это легко может быть выполнено всеми по фольклорному указателю сказочных сюжетов. Равным образом мы не проводим здесь подобного же сопоставления турецких сказок со сказками других тюркских народов, что также представляет особую тему для исследования. Ограничимся только несколькими фактами, которые показывают, что турецкие сказки неотделимы от международного сказочного фольклора и наоборот [18][19].
17
Перевод В. А. Гордлевского
18
Сказку 76 нашего собрания G. Jacob считает версией из «1001 ночи». При специальном сопоставлении такие случаи могут быть найдены и еще. Ср. мнение Эструпа (В. А. Гордлевский, «Указатель», 550–551).
19
Насколько нам известно, никто до сих пор (ср., однако, соображения В. И. Чернышева: «Пушкин и его современники», VI, стр. 28–29) не разъяснил, почему у Пушкина и в его русском источнике сказано «Салтане», а не «Султане», — быть может, контаминация со словом