Снова мне приходится писать о смерти, потому что шестого числа господин Чаки стал очень плохо говорить, а седьмого, в одиннадцать часов утра, умер; был ему восемьдесят один год. Почти до конца, то есть до смерти, он был здоров, не нуждался ни в докторах, ни в лекарствах. Но о нем нельзя сказать, что поэтому он умер. А умер он потому, что была у него такая болезнь, от которой не было лекарства: просто Господь так устроил, что каждый человек должен умереть. Он был последним генералом Ференца Ракоци. Остались мы только двое с молодым господином Заи, мы — самые последние, потому как Господь оставил нас напоследок, надолго ли, знает только Он. Конечно, мы благодарны Ему, что дал Он нам прожить этот год, и просим, чтобы не оставлял Он и после этого бедных изгнанников и не отводил от них свои святые глаза. Но просим не языком, а сердцем; потому как люди слышат то, что сказано, а Господь видит сердце; вот что случилось с одним святым отшельником.
Один епископ плыл по морю; корабельщики причалили к острову, и епископ, чтобы провести время, вышел на сушу. Гуляя там, увидел он среди деревьев хижину и подумал, что там, наверно, кто-то живет. Тихо подойдя к окошку, он услышал слова, словно кто-то молился. Но как удивился он, услышав, что тот, кто был внутри, молился таким образом: да будет проклят Господь. И эти слова повторялись все время. Епископ не удержался, вошел в хижину и сказал человеку: приятель, говори: не будь проклят Господь, а будь благословен Господь. Отшельник так и стал говорить. Епископ, научив его правильно молиться, вернулся на корабль, и корабль отплыл. Отшельник тут же забыл, чему он научился, и, заметив это, быстро побежал следом за епископом. Корабль был уже далеко от берега, но отшельник не обращал внимания, бежит он по земле или по воде, у него в голове была только молитва. Епископ и все, кто был на корабле, с изумлением увидели, что отшельник бежит за ними по морю, как посуху. Догнав корабль, он крикнул епископу, что забыл молитву. Епископ, увидев такое чудо, сказал ему: приятель, молись так, как молился. Из этого примера видим мы, что Бог любит молитвы сердца, а не слушает слова. Я тоже от всего сердца желаю тебе, милая кузина, здоровой встретить Новый год. Аминь.
207
Родошто, 20 decembris 1758.
Милая кузина, не только мы, но и вся нация человеческая — словно приговоренные к смерти рабы, которые не знают, когда поведут их на казнь. Именно такова наша судьба. Сколько господ, благородных людей схоронили мы уже, кого в одном, кого в другом году, настолько, что остались мы уже вдвоем с господином Заи. Господь и его избавил от изгнания 22 oktobris. Теперь остался из всех изгнанников я один, и не могу сказать, как говорил до сих пор, мол, пускай заберет Господь сначала того или того, потому как я один, и я за все отвечаю. После смерти господина Чаки Порта сделала господина Заи главой венгров, который находится в этой стране под защитой султана. После его смерти мне пришлось поехать в Порту, чтобы известить о его кончине. По обычаю меня сделали башбугом[589], потому как из тех, кто приехал в эту страну со старым Ракоци, остался только я, а те, кто находится со мной сейчас, все новые. Что за мир! Сколько изменений я уже пережил, но провидение Божье всегда было со мной и со всеми нами. Я мог бы произнести целую проповедь о нашей изменчивой жизни в долине скорби, изменения в которой мы будем испытывать до тех пор, пока не придем на гору радости. Уже несколько дней, как я вернулся в Родошто. Как распорядится Господь после этого насчет меня, я в его руках, но знаю, что прах должен стать прахом, и счастлив тот, кто не умрет не для Бога, а в Боге. После столь долгого изгнания нужно ли желать иного, чем это счастье.
Первое письмо я написал, кузина, когда мне было двадцать семь лет, это же пишу, когда мне шестьдесят девять; отнять из них семнадцать лет, остальные провел я в бесполезном изгнании. «Бесполезное» мне не надо было бы говорить, потому как в распоряжениях Господа нет бесполезности, он все делает во славу свою. Так что нужно нам заботиться о том, чтобы и мы думали о том же, и тогда каждое его распоряжение по отношению к нам обратится на наше блаженство. Не станем же желать ничего иного, помимо воли Господа. Будем просить жизни благословенной, хорошей смерти и блаженства, и после этого откажемся от просьб, как и от греха, как и от изгнания, как и от неисполнимых желаний.
Аминь.
ПРИЛОЖЕНИЯ
ДЕЖЕ КОСТОЛАНИ[590]
КЕЛЕМЕН МИКЕШ
Не только данные природой способности, но и, может быть, даже слабости и недостатки — всё в нем предопределяло, что он должен стать писателем, мастером эпистолярного жанра. Это не был масштабный, фонтанирующий интеллект, который ошеломляет глубиной психологических наблюдений, нестандартностью суждений. На первый взгляд, он улавливает лишь внешнюю сторону событий и людей, его окружающих. Не назвал бы я его и таким уж тонким наблюдателем. Глубоко в душу к себе он не заглядывает. Все, что в нем клокотало, что его мучило, он старается сгладить, усыпить чем-то вроде магического зелья, дающего возможность смириться со злой судьбиной; судьбиной, которую бедняга поминает столь часто, что это становится в его письмах своего рода рефреном, и порой даже возникает подозрение: а верит ли он в нее сам-то? Может, просто механически повторяет это слово, пользуясь им как способом отвлечься от сознания полной своей беспомощности? Был ли он умен? Да, видимо. Но в том, что он был мудр, нет никаких сомнений. В нем жил драгоценный дар юмора, в самом высоком смысле этого слова; это юмор, который большое обращает в малое, малое — в большое, утверждая таким образом относительность всего и вся и выстраивая в душе подобие равновесия; это юмор, суть которого — не склонность к остротам и парадоксам, но некая обволакивающая субстанция души, некая таинственная влага; это юмор, без которого письмо — всего лишь шуршащий листок бумаги. Юмор давал ему возможность переносить свой удел. Но юмор этот позволяет ему еще и завоевать нас, читателей. Есть градус отчаяния, когда любой крик бесполезен: мы не умеем кричать столь же громко, сколь сильна наша боль, нет таких мощных легких, которые перекричали бы, заглушили внутренний вопль. В таких случаях и приходит на помощь юмор. Мы снижаем, преуменьшаем то, что на самом деле устрашающе велико, и выражаем в этом несоответствии свое состояние; или просто молчим, — и тогда другие, ошеломленные нашим молчанием, вынуждены думать о том, о чем мы даже говорить уже неспособны.
590
Костолани Деже (Kosztolânyi Dezso; 1885—1936) — венгерский поэт, прозаик, эссеист. Данное эссе написано в 1935 г. Текст приводится по книге: Kistükör: Magyar irodalomtôrténeti arcképek / Anyanyelvi Konferencia. Budapest, 1985.