Как показывает хотя бы последний пример, критические замечания в адрес набожности и церкви носят у Микеша чаще всего иронический, шутливый характер. За ними обычно таятся серьезные общественные, экономические, этические и культурные убеждения. Так, например, в 90-м письме он защищает бедняков от скаредности клира, пользуясь текстом Библии о восстании Кораха; агаду эту использовал в свое время и Вольтер, но Микеш обработал ее в противоположном ключе. В том же письме он иронизирует над бескультурьем и жадностью греческих священников-ортодоксов, живущих на территории Османской империи. В 150-м письме высмеивает молдавских пьяниц-попов, тесно обсевших в корчме винную бочку. В анекдотической новелле (146-е письмо) рассказывает, к каким уловкам прибегают немецкие мушкетеры-дезертиры, чтобы добыть вина у простоватого попа-ортодокса.
О магометанстве, его обрядах, церковной организации и вере в загробный мир он пишет в таком же сатирически-скептическом тоне, как авторы Просвещения — о римском католическом клире. Подобно французским энциклопедистам конца XVII в., он в равной мере обращает внимание на заимствование мусульманами христианских обычаев и на сохранение языческих обычаев в христианских церковных обрядах. Неоднократно подчеркивает естественные отличия, относительность обычаев и нравственных норм у различных народов. Хороший пример этому — шутливая история о соревновании иконописцев, завершающая 104-е письмо.
В 51-м письме он приходит к осознанию того, что между библейским учением и жизненным опытом существует противоречие. Он цитирует знаменитое сравнение часов и часовщика, с помощью которого деисты подвергали сомнению божественное провидение, — но цитирует его лишь для того, чтобы оспорить выраженную в нем позицию, а затем вспоминает о вечной зависимости бедняков от богачей. В этих рассуждениях, пафос которых заострен в сторону общественно-философских обобщений, Микеш, с одной стороны, принимает как истину догмат о тождественном действии божественного провидения. С другой же стороны, рациональным путем осознает социальное неравенство, как и то, что судьба людей на этом свете неодинакова, — однако не делает окончательного вывода из противоречия между двумя тезисами. Противоречие между бедными и богатыми он многократно выделяет и в письмах (например, 2, 22, 28, 39, 48, 49, 50, 75, 106, 160).
Гражданственная позиция Микеша во взглядах на мораль и на общество выливается в острую социальную критику, главные составляющие которой — осуждение богатых, дворянства, а также выявление противоречий между сословным расслоением феодального общества и подлинными моральными ценностями. По этическим причинам он осуждает политику великих держав, в основе которой лежат их корыстные интересы, и ставит моральные ценности выше материальных. Если в вопросах веры критерием истины он считает вещи, лежащие вне человеческого опыта, то в повседневных явлениях жизни ссылается на рациональный ум. Безусловное принятие Божьей воли побуждает его признать янсенистское миросозерцание, в котором предопределение играет подчеркнутую роль. Его картина мира — это картина мира поколения, вступившего на порог Просвещения; поколение это уже стоит на позициях ratio, но еще не обращает его против веры. Эта своеобразная двойственность его мышления, подкрепление рационального объяснения природных и общественных явлений теологическими аргументами Божьего всемогущества находят выражение и в сферах, далеких от повседневной практики.
Жизненный опыт играет определяющую роль и в критике Микешем дворянства. Например, в 64-м письме, в связи с последней болезнью генерала Миклоша Берчени, наш автор, размышляя о причине человеческих страданий, приходит к выводу, что болезни связаны с образом жизни человека. Он утверждает, что среди монахов и людей трудовых профессий, живущих умеренной жизнью, свободных от честолюбия, от скупости, от зависти, куда больше пожилых здоровых людей, чем среди «господ». После смерти Берчени, в письме 68-м, он противопоставляет генералу известные фигуры римского консула Μ. Атилия Регула и Л. Квиктия Цинцинната; оба они, даже несмотря на свою бедность, заботились исключительно о благе родины. С помощью этих двух античных примеров Микеш подчеркивает, что люди, стоящие во главе общества, и в моральном отношении относятся к числу самых ценных для общества людей, а выполнив свою задачу, вновь становятся простыми членами общества. Высшая мера ценности человека у него — деятельность на благо общества.
Вопросы веры и морали у Микеша тесно переплетаются с проблемами национального самосознания, культуры — и с ведущимся на протяжении уже целого столетия дискурсом о воспитании. Культуру и бескультурье он в значительной степени рассматривает как проблему моральную; представления его в этой сфере близки прагматическому пониманию культуры в Порт-Рояле. Его идеал — человек, в равной степени образованный и в эмоциональном, и в практическом, и в рациональном отношении, человек, который находит себе место в мире и является полезным членом общества. Микеш неоднократно критикует отсталую культурную ситуацию в Венгрии и Трансильвании, господствующие там принципы воспитания; он говорит о необходимости широких реформ, отстаивая программу современного, гражданственного в своей основе образования (например, письма 27, 62). Особенно резко он осуждает бескультурье первых людей государства: «невежественный советчик в стране — все равно что пустая бочка в подвале» (письмо 62).