56
Родошто, 15 septembris 1724.
Милая кузина, хоть вы в последнем письме ничего не пишете о здоровье, я вижу, кровь в ваших жилах течет бодро, потому как, читая ваше письмо, я много смеялся. Кто бы не радовался, читая ваши умные и ласковые письма, особенно когда вы в веселом настроении. Сержусь я иногда потому лишь, что письма ваши коротки, хотя длинных писем вы мне никогда не посылали; читать их я так рад, что иной раз пишу вам коротко только ради того, чтоб поскорей получить ответ. Почти каждый человек пишет письма, но не каждый умеет писать так, чтобы письмо понравилось. Есть люди, которые напишут, что хотят сказать, а получается сухо, бледно, безвкусно; другие же любую мелочь умеют описать так, придать ей такой вкус, что читать это — радость. Да простят меня ваши щечки, что я вынуждаю их краснеть, но мало женщин и мужчин умеет писать так хорошо, как пишете вы, милая. Письма ваши доставляют разуму моему такую же радость, как языку — хорошо приготовленная и вкусная пища. Хотел сказать: капуста, но не посмел, чтоб вы не подумали, что я сравниваю с капустой ваши письма (только не сердитесь). А ежели бы я и сравнил их с капустой, что в том плохого? Но скажу все-таки, что хорошо написанное письмо — такая же радость для ума, как для глаз — приправленная укропом и сметаной капуста, которая издали кажется серебряной, и когда ты съедаешь серебристую корочку, под ней оказывается вкусная мякоть. Люди, знаю, могут сказать: мол, кто о чем, а этот — о капусте. Не удивляйтесь, милая, потому как я собираюсь написать о капусте большую книгу. В самом начале книги я упомяну, что те прославленные римляне, не знаю уж, по какой причине, выслали из города всех ученых докторов и двести лет лечили все болезни только капустой. Да разве не уместно тут вспомнить, что капуста — герб Эрдея[201]. И коли случится, что книга моя будет написана, я хочу, чтобы меня включили в число самых знаменитых авторов, потому как, ежели о золоте, серебре и других металлах, о редких травах пишут книги, то почему бы не написать и о капусте: ведь миска с капустой для голодного желудка куда желанней, чем сто фунтов меди. А коли уж я заговорил о желудке, то, может, продолжу эту тему еще немного. Нельзя же всегда говорить только о вещах больших, иногда и в канцеляриях не фигурируют вещи более необходимые, чем на кухне, так что сегодня, как я замечаю, я остаюсь на кухне и оттуда пишу вам. Тут мне пришло в голову, что в древние времена в Сицилии был один греческий город, который называли Сибарис[202]. Жители его были такими ценителями вкусной еды, что делали дорогие подарки поварам, которые придумывали новые блюда, и жили в такой изнеженности и роскоши, что не терпели в своем городе никаких ремесленников, чья работа связана с шумом, и даже петухов не держали, чтобы те не будили их по утрам слишком рано. Можно ли представить, милая кузина, жизнь более изнеженную? Если бы эти жители пришли на обед к нашим монахам, разве бы они у них наелись? Конечно, есть монахи, которые могут досыта накормить, а есть и такие, у которых даже зубы у гостя остаются чистыми. Слышал я одну историю: какая-то женщина чего только ни ела, а зубы у нее остались, как были. Знаменитая Клеопатра однажды поспорила с Антонием, кто из них даст более пышный обед. Антоний сказал, что он устроит обед за триста или четыреста тысяч форинтов[203]. Клеопатра ответила: все это мелочи, у нее завтра будет обед на миллион. Антоний не поверил, что такое возможно. Но на другой день Клеопатра зовет Антония на обед. Снимает она одну серьгу из уха, кладет ее в уксус, жемчужина в нем растворяется, уксус царица выливает в пищу, съедает ее и говорит: видишь, Антоний, то, что я съела, стоит миллион[204]. Милая кузина, должны ли мы восторгаться царицей Клеопатрой? Восторгаться я восторгаюсь, хотя и не хвалю ее; но если бы она этого не сделала, мне не о чем было бы вам писать. Милая кузина, только не подумайте вот так же взять и съесть свои жемчужины, потому как мы, изгнанники, не можем себе такого позволить. Если бы царица была такой же изгнанницей, как вы, милая, то, может, и она не совершила бы такое дорогостоящее сумасбродство. Хотя пускай это и сумасбродство, но слава этого сумасбродства не забывается уже восемнадцать столетий. Почти все в этом мире — сумасбродство, так чем сумасбродство, о котором я рассказал, хуже прочих. Александр Великий совершил куда большее сумасбродство, когда решил покорить весь мир; при этом он потерял несколько миллионов людей, а через короткое время и сам умер, как простой нищий. Перед лицом смерти все люди равны. Но разве не было сумасбродством, когда тот римский градоначальник[205], у которого за пределами города было несколько имений, и каждое из них было украшено по-разному, и в каждом была своя челядь, и в каждом каждый день готовили богатый обед и богатый ужин, так что в какое бы имение градоначальник ни отправился, его ждали готовый двор и кухня. А что вы скажете, милая, о римском императоре Вителлии[206], который приказал приготовить ему паштет из фазаньих языков, и паштет этот обошелся в пятьдесят или шестьдесят тысяч талеров. Разве это не сумасбродство? Или император Кай[207], который стойло своего коня украсил так же роскошно, как свой дом, и назначил коню таких же придворных, как себе, и велел подавать коню золотой ячмень на золотом блюде, а иногда приглашал коня на обед, будто какого-нибудь царя. Разве же это не сумасбродство? Но не бойтесь, милая, не буду я вам больше писать о сумасбродствах, только чистую правду о том, как я вас всем сердцем люблю. Остаюсь...
201
202
204
205
206
207