Милая кузина, какая хорошая вещь здоровье! Здоровью же чаще всего вредим мы сами. Почему мы видим среди монахов и рабочих людей столько здоровых стариков? Это очень легко объяснить: разум ни у монахов, ни у рабочих не претерпевает столько изменений и поворотов, его не терзают зависть, скупость, честолюбие. Ибо ничто так не сокращает жизнь, как эти пороки; суета же и терзания наносят ущерб разуму, а разум — здоровью. Но не будем говорить о разуме, а посмотрим, какой воздержанной жизнью живут монахи и рабочие, чья еда и питье — просты и умеренны. Почти во всякое время они употребляют одинаковую пищу и питье, не отягощают желудок свой разнообразием блюд, а ежели в воскресенье или другой праздничный день какому-нибудь рабочему случится поесть или выпить больше, то от излишества его избавляют на другой день долгая работа и потение. Но мы удивляемся, видя среди господ стариков, и не удивляемся, когда видим среди них больных. Есть ли для здоровья враг страшнее, чем жадность, неумеренность и безделье, и укорачивает ли жизнь что-либо быстрее, чем пьянство? Ведь разнообразные кислые и сладкие блюда, охлаждающие и разогревающие напитки, — какую музыку они устраивают в желудке! И всем этим мы наполняем себя доверху, а потом не только не облегчаем переваривание, скажем, прогулкой, но еще и усугубляем его двумя часами дневного сна. А что делает с человеком ужасное питие, когда желудок тонет не в обильной воде, а в обилии вина и не способен переварить все то, чем его нагрузили. Все это создает в теле нашем разные вредные жидкости, сгущает кровь и вызывает многочисленные недуги. Поэтому говорится в одной притче, что человек роет себе могилу собственными зубами.
Одним словом, не думаю, что бедный господин Берчени выздоровеет. Потому так грустна сейчас бедняжка Жужи; я бы и рад ее утешить, но она только печально улыбается. По-другому и быть не может, столько ей приходится выносить. Недаром считается, что хорошая жена видна только тогда, когда муж ее болен. Милая кузина, берегите здоровье, потому как это дело хорошее. Остаюсь вашим слугой, аминь.
65
Родошто, 4 oktobris 1725.
Сегодня я пишу вам только потому, что случай представился, и ежели я его упущу, знаю, будут меня стыдить и постараются отомстить, потому как женщины — существа мстительные, кто в одном, кто в другом. Чтобы избежать вашего ужасного гнева, милая, лучше напишу. Но что писать? Клянусь своей бородой, не знаю. Мы здесь живем в такой тишине (ежели не считать господина Берчени), как души на Елисейских полях[247], где даже по вере Магомета души находятся в блаженном покое и только любуются несказанно красивыми девами, которые до того сладки, что ежели какая-нибудь из них плюнет в море, то море тут же утратит соленый вкус и станет сладким. Турки верят, что там живут совсем другие женщины, не такие, как здесь, на земле. Так о чем же мне писать, милая кузина? Могу написать, что сегодня у нас большой праздник, потому как господин наш при крещении получил имя Ференц. Будь я попом, мне надо было бы писать житие святого Франциска[248]. Но я не хочу уподобляться попу, у которого все проповеди были только про исповедь, потому как больше он ничему не смог научиться и в каждый праздник говорил одно и то же. Однажды просят его произнести проповедь в день Святого Иосифа[249]; проповедь он начинает так: братья мои, сегодня день Святого Иосифа, а святой Иосиф был плотником, а так как он был плотником, то делал и кабины для исповеди, а потому давайте поговорим об исповеди. Одним словом, нет необходимости мне писать о жизни святого Франциска, об этом вам может рассказать любой монах-францисканец. Мы знаем, что Франциск прожил жизнь ангельскую. Но знаем мы и то, что он сильно разозлился бы на того глупого монаха, который спустя много времени после его смерти сравнил бы его в своих писаниях с Христом, говоря, что и в рождении, и в жизни, и в страданиях, и в смерти своей он подобен был Искупителю и что тому, кто умрет в рясе францисканца, не нужно будет нести наказание за грехи, и что святой Франциск раз в год спускается в чистилище и освобождает оттуда францисканцев, которые там случайно оказались. Такие писания мы тоже не находим достойными похвалы, а уж тем более не нашел бы их таковыми блаженный святой.
247
248
249