80
Родошто, 7 maji 1727.
Кузиночка, письма твои, которые слаще медового пряника, я получил со слезами радости. Ей-богу, не стоило благодарить меня за ответы на твои вопросы: ведь само то, что ты принимаешь их от меня благосклонно, для меня выше всякой благодарности. Но благодарность побуждает к тому, чтобы я снова и снова отвечал на твои вопросы, что я от всего сердца и делаю, — конечно, так, как позволяет мой прокисший ум. Ведь если есть прокисший суп, почему не быть прокисшему уму; сколько угодно. Знаю, милая кузиночка, что по сложившемуся обычаю этот месяц мы проведем на берегу канала[288]. Вот если бы я мог быть там, потому как лучшего жилья не придумать, нет в Европе ничего похожего. Кто этого не видел, пусть представит себе широкое и длинное озеро, длиной 5 миль, один конец его впадает в Черное море, другой — в море Белое[289]. А какие прекрасные города можно построить на его берегах. Города и сейчас есть, но если бы жил там другой народ, все было бы по-другому. Как я любил смотреть на огромные корабли, проходящие перед моим окном, и на множество красивых мелких суденышек! А здесь я вижу только черных, страшных армянских женщин. Что же касается нас и нашего времяпрепровождения, то нам все равно, май ли, декабрь ли: мы сидим дома, зимой и летом одинаково. Не знаю монастырей, в которых так строго соблюдался бы устав, как у нас. Нет сомнения, если кто-нибудь из нас пошел бы в монахи, ему не пришлось бы проводить целый год в послушниках, потому как здесь все делают по часам и минутам. Есть у меня собачонка, и она знает порядок так же, как я. Когда бьют в барабан на богослужение, она в мою сторону даже не смотрит, но как только позовут на обед, тут же вскакивает и бежит ко мне. Конечно, я тоже постарался, чтобы собака хорошо усвоила устав; она смотрит, куда я иду, когда выхожу из дома: если я к князю или в церковь, она не шевельнется, даже когда я ее и позвал бы, она уже знает, что в эти два места ей хода нет. Нет разумнее твари, чем собака; говорят еще про слона, что он умный, но его величества я еще не видел, зато видел такую собаку, которая знала карты и читала азбуку, как настоящий маленький школьник[290].
Ах, милая кузиночка, я и забыл, что мне еще нужно идти на барщину, так что на вопросы твои я отвечу наскоро. Ты спрашиваешь, милая кузина, кто такие были рыцари крестоносцы? И второй вопрос: если звонить в колокола — это старинный обычай, почему ты не слышишь там у себя колокольный звон и почему не видишь турок в каретах, и почему у нас не кладут в рот освященный хлеб, как во Франции, если это тоже старинный обычай? На первый вопрос я отвечу лишь то, что читал. Святой землей до десятого столетия владели сарацины или иногда мамлюки, все они были магометанской веры. Правитель сарацин жил в городе Дамаске, и называли его калифом. Мамлюки жили в Египте; но кто бы ни владел Святой землей, христиане туда отправлялись каждый год, хотя и с большим страхом. На охрану города Иерусалима и паломников был поставлен в четырнадцатом веке Мальтийский орден и храмовники. Этих двух орденов указанным двум неприятелям мало было бы даже на один обед, ежели бы эти ордена не получали иногда какую-то помощь; но помощь была очень мала и давалась ненадолго. В это время появился во Франции один монах, который с одобрения папы пошел проповедовать в города и веси, зовя всех в поход на Святую землю. Оттуда он отправился в Германию, и проповеди его были такими действенными, что можно было подумать, в этих странах останутся только женщины, а мужчины все уйдут в поход; даже из князей, из вельмож очень многие надели на себя крест: тем, кто хотел идти в поход, не знаю, на какое плечо, но нужно было нашить холщовый крест. Простого народа тоже было без счета, они тоже стали крестоносцами. Удивляться этому не нужно, потому как дело это было новое, а человек всегда интересуется новым; кроме того, очень их вдохновили многие духовные обещания, да и земная выгода заставляла их надевать крест, потому как крестоносцам давались большие привилегии: как только ты надевал крест, тебя нельзя было отдать под суд, пока ты не возвратишься и не снимешь крест. Не требовалось и долги отдавать, их тоже можно было забыть на какое-то время. Жену и слуг крестоносца тоже никто не смел притеснять ни по какой причине. Так что не стоит удивляться, что войска у крестоносцев всегда было больше, чем нужно. Вот такими были те, кого в самый первый раз назвали крестовым войском. Какой король или князь их возглавлял, мне не вспоминается[291]. Одним словом, весь этот народ с шумом и громом прибыл по морю на Святую землю; потребовалось немало времени, пока он столкнулся с неприятелем. Нехватка еды выявилась очень быстро. Болезни и голод скосили половину войска, и пришлось крестоносцам, проведя там немного времени, без всякой пользы возвращаться домой. Такие сборы крестового войска и походы на Святую землю происходили несколько раз, и всегда неудачно. В конце концов даже женщины надели на себя крест, кто с благими намерениями, кто хотел участвовать в этом духовном и земном добром деле вместе с любимым; дошло до того, что в лагерях крестоносцев женщин было чуть ли не больше, чем мужчин. Те, кто об этом пишут, считают, что, по всей видимости, более распущенного войска не было никогда, и не стоит удивляться, что Господь ни разу не благословил крестовый поход; а ежели за полтора или два столетия они не принесли никакой пользы, то сколько же сотен тысяч людей умерло на Святой земле! Самый многочисленный крестовый поход отправился на Святую землю под предводительством короля Андраша[292], который возглавлял также французских и немецких крестоносцев. Всем им приходилось идти через греческие владения, греческие императоры же, которые не любили стольких чужаков, старались, чтобы и половина их не увидела Иерусалима; так чаще всего и случалось. Для этого они посылали в лагеря крестоносцев много муки, с греческим коварством смешивая муку с негашеной известью, и пока в лагерях это заметили, много тысяч людей умерло. Так что опять лишь половина войска прибыла на Святую землю; половину же уничтожили болезни и неприятель. А те немногие, кто уцелел, вынуждены были идти назад, и даже из них только немногие увидели родину, еще меньше — свой дом. Но и после стольких несчастий и опасностей сыновья, забыв о том, что случилось с отцами, собирали новое войско, и находилось достаточно, кто шел в него. Кажется, в последний раз большое войско двинулось на Святую землю во главе с французским королем Людовиком Святым[293]; после этого паломнический пыл в людях начал остывать. Этого славного короля тоже побили, а его самого в Александрии захватили в рабство; король потерял там двух братьев, но себя и тех, кто попал в рабство вместе с ним, он вскоре сумел выкупить. Папы и короли, увидев в конце концов, что от крестовых походов мало толку, перестали собирать такие походы, и в Европе о них забыли. Милая кузина, пускай я коротко написал, но, кажется мне, вы увидите, кто и когда были эти крестоносцы. Мог бы я написать и короче, мог бы написать только: были они и нет их, но так было бы слишком коротко. Нельзя было и длиннее, потому что я пишу письмо, а не историю.
290
291
292
293