91
Родошто, 5 oktobris 1730.
Где ты сейчас, милая кузина, почему уехала в Пафлагонию?[325] В Константинополе такие события, а тебя там нет. Как такое может быть? Как посмели без твоего спроса сместить султана и посадить на его место нового? А ведь все именно так и случилось. Будь ты дома, все, наверно, произошло бы по-другому. Если коротко, дело было так. Ты, конечно, слышала, что великий визирь уже некоторое время находился в Скутари[326], стоя там лагерем и имея намерение выступить против персов. У султана же там было много прекрасных мест для развлечения, и он тоже часто уезжал в Скутари. Вы ведь знаете, милая, Скутари от дворца султана по прямой, через море — на расстоянии оружейного выстрела. Случилось так, что два рядовых янычара, каждый из которых служил на морских судах, подняли бунт; имя одного — Мусли-баша, второго — Патрона[327]. Султана во дворце не было, не было в городе и великого визиря, и 28 сентября эти два янычара собрали на базаре своих товарищей числом около пятидесяти. Патрона разделил их на четыре отряда, каждому отряду дал по флагу, все они ходили по улицам города и кричали: кто истинный турок, пусть присоединяется к ним, они хотят только, чтобы сместили великого визиря. Они открыли темницы, прочесали город, закрыли лавки и к вечеру умножились еще на столько же. Самое удивительное то, что никто в городе не перечил им, хотя было в городе по крайней мере сорок тысяч янычар, было и конное войско, но никто не встал на сторону султана. 29-го на их сторону перешли почти все янычары, и стало их так много, что сопротивляться им было невозможно, хотя еще вчера могла бы их разогнать сотня солдат. Поставили они нового агу янычар, и с ними оказалось много высоких офицеров. 30-го же султан, находясь в своем дворце с великим визирем, с капитан-пашой, с тихаем[328], с улемами[329] (высшими священниками), созвал их всех к себе и спросил, в чем, считают они, причина мятежа. Те говорили каждый свое, и тогда султан позвал начальника канцелярии и, выбрав двух человек из духовного сословия, послал их к мятежникам, чтобы узнать, чего они хотят. Те ответили: султаном они довольны, но недовольны визирем, тихаем и муфтием, потому как те своими распрями подорвали империю, и хотя они не против султана, но требуют, чтобы этих троих сановников он отдал живыми в их руки. Записав все это и еще многое, они послали это султану. Султан снова потребовал, чтобы ему объяснили причину восстания. Один улем сказал, что виноваты великий визирь и тихай. Визирь понял, какая ему грозит опасность, и велел схватить тихая и капитан-пашу, а последнего велел задушить. Султан, видя требования восставших, старался защитить визиря, но ему это не удалось, поскольку из-за мятежа во дворце оставалось уже мало хлеба и воды. Тут к нему подступили улемы, говоря: если хочешь жить, выполни их желания, отдай им в руки визиря и тихая. Но муфтия мы им не отдадим, потому как отдать верховного муфтия в руки бунтовщиков — позор перед всем миром: за смерть одного, случившуюся двадцать семь лет назад, нас и сегодня Бог наказывает; лучше отправьте его на вечное изгнание. В конце концов улемы и дети султана уговорили его, чтобы он велел схватить визиря и тихая. Потом сообщили мятежникам, что визирь и тихай схвачены и скоро будут выданы им. Но муфтия они не отдадут, на смерть посылать его они не согласны. Ежели мятежники удовлетворятся теми двумя, то их выдадут; ежели не удовлетворятся, то пусть сами выберут муфтия гяура (турки называют христиан гяурами, то есть неверными), потому как своего муфтия они не отдадут. С этим отправили послов к восставшим; но пока послов не было, бедный визирь был задушен[330], а жалкий, мерзкий, никуда не годный тихай, видя, что его хотят задушить, от испуга сам умер. Убили они их потому, чтобы не отдавать живыми в руки мятежников. Когда послы вернулись, тела визиря, капитан-паши и тихая были положены на повозку и отправлены восставшим. Те капитан-пашу пожалели и отдали его тело матери, чтобы она похоронила его; тело же тихая бросили собакам. А тело визиря отправили обратно с тем, что визиря они требуют живым. Народ, видя это, встал на их сторону. Султан, увидев, что тело визиря вернули, задумался и, созвав улемов, сказал: бунтари и меня не хотят признавать султаном, своим господином, поэтому я, чтобы никому не было из-за меня никакого ущерба, по своей воле передаю трон сыну моего старшего брата, султану Махмуду[331]. Позовите его ко мне. С чистым сердцем перед всеми вами я поклонюсь ему, лишь бы прекратился этот мятеж и никому больше не грозила бы опасность. После этого привели туда Махмуда, и султан Ахмед, встав с трона, подошел к нему, обнял и посадил на трон. А потом первым поцеловал руку новому султану и заставил улемов тоже целовать ему руку. Потом сказал им: этот человек будет господином и султаном и мне, и всем вам, возлагаю судьбу его на Бога и на вашу совесть. Дайте слово, что ничего не будете делать против истины, если же совершите что-то дурное, то в день последнего суда ответите за это перед Богом, за это же обязаны вы ответить передо мной как на этом, так и на том свете. После этого, повернувшись к султану Махмуду, дал ему много добрых советов и обратился к нему с такой мудрой речью, что все, кто был вокруг, слушали и плакали. В конце он сказал: отдали от себя визирей своих, чтобы твоя борода не оказалась полностью в их руках; детей своих я доверяю Богу и тебе, воспитывай их, корми их, как своих, заботься о них по-божески и не забывай о том, что эта власть ни для кого не является вечной. После того как все это произошло, на второй день нынешнего месяца, на рассвете, Махмуд стал султаном, а владычество Ахмеда прекратилось[332]. Какие великие перемены! Милая кузина, посмотрите: когда Господь захочет чего-то, то какими нехитрыми средствами он действует, — для того, чтобы и в самых простых средствах видно было его могущество. В такой великой империи — и кто сместил султана? Какие-то два простых янычара. Одного звали Патрона, и был он даже не турок, а арнаут[333]; всего за несколько дней до этого он торговал на рынке дынями. Второго звали Мусли, и был он в купальне банщик. О бедном же визире и говорить не буду, который здесь — все равно что где-нибудь в другом месте — король, как по богатству, так и по могуществу. Особенно этот наш визирь, который двенадцать лет занимал этот важный пост, а кроме того, был зятем султана, а теперь вот собаки сожрали его тело, хотя он при жизни воздвиг для себя место упокоении ценой в несколько тысяч талеров. Признаюсь вам, мы здесь сильно притихли, боясь, что и сюда придут беспорядки и смута, на ночь выставляли стражу; но все обошлось, все было тихо, будто восстание нам лишь приснилось[334]. Этому не поверил бы тот, кто не знает, что турки и в смуте соблюдают порядок; ведь ущерб был совсем небольшим — по сравнению с тем, что могло бы быть. Кто мог бы подумать, что в такое время не творятся грабежи и убийства. Могли бы разграбить многие лавки, могли бы взять приступом султанскую казну. Но нет, даже склад, где нам обычно выдавали средства, был открыт как раньше.
325
326
327
330
331
332
Стоит упомянуть также, что Ахмед, будучи султаном, после Полтавской битвы (1709) дал приют в своих владениях шведскому королю Карлу XII и гетману Мазепе.
334