— Селям, доброе утро, Гази. Рад видеть!
Пять верст красные бойцы и аскеры турецкой охраны следовали за главными всадниками. Вокруг — мерзлые поля, голые виноградники, утыканные кольями. Меж синеватыми холмами мелькнула желтая полоса узкоколейки. Всадники наконец остановились. Круто повернулись друг к другу. Фрунзе отдал честь, Кемаль ответил. Разъехались, расстались навсегда. Но это прощанье с Кемалем многое сказало Фрунзе, взволновало и помнилось, помнилось затем все годы…
Звеня тонкими звоночками на сбруе, гремя подвешенными к задкам фургонов ведрами, скрипя рессорами, стуча подковами лошадей о камни, караван покатил-покатил за дальние холмы.
В номере константинопольской гостиницы «Крокер» британский чин, тот самый — седой, с трубкой, беседовал с офицером, прибывшим из Анатолии, где вместе с врангелевским капитаном преследовал советскую делегацию еще на ее пути в Ангору. На этом пути миссию задержали, насколько было возможно: через своих людей в шоссейной администрации направляли повозки по плохой дороге, и караван застревал, уставал, был вынужден устраивать дневку… Фургоны переворачивались… Кони оказывались на краю пропасти…
Седой меланхолически почесал мундштуком трубки переносье:
— Спасибо… Но, к сожалению, эта задержка не дала желаемых результатов. Наши дипломаты не сумели ею воспользоваться… Впрочем, и их винить нельзя. Неверен курс! Все решит только вооруженная сила… В восемнадцатой комнате я с самого начала сказал: недостаточно одного только преследования этой делегации, не так воюют с большевизмом. Но мое мнение отвергли — «формальное мышление… Где сейчас Фрунже?
— В горах на северо-востоке от Ангоры…
— А русский капитан? Почему он не вернулся вместе с вами?
— Он ведь инструктор в понтийском отряде. Отсыпается в своей пещере. Ждет фургоны советской делегации. Вбил себе в голову, что должен рассчитаться с Фрунже. Производит впечатление ненормального. По любому поводу хватается за револьвер. Он и с понтийцами не в ладах…
— Да, господа врангелевцы потеряли разум, — посетовал седой. — Сами себя обманывают. Все их союзы и монархические общества — игра, не пошатнут большевизм, не спасут их армию, не имеющую почвы. Они обеспечат свое существование только честным служением английской короне и… скромностью. Только мы можем свалить большевизм… Задуманный капитаном выстрел — иллюзия борьбы. Это будет пустой звук.
ВАНЯ
Вороной конь Вани шел рядом с арабом командующего. «Слава аллаху, закончили, — с надеждой думал Ваня. — Теперь горами добраться до Хавзы, а там и море засинеет. Скатиться к морю, и все — позади… А что впереди?»
Недруги теперь еще более озлоблены успешным исходом в Ангоре дела украинской делегации. Греческие — еще и потерей отрядов Понта: в городе на базаре говорили, что началась добровольная сдача понтийских банд. Но раненый зверь, понятное дело, опаснее…
На обратном пути к морю Ване было тоскливо. Найдет ли в Батуме у Ашотки письмо от жены? А может быть, она теперь — бывшая жена? Как жить дальше, если не окажется письма?
Хотел увидеть на обратном пути новую жизнь крестьян, лучшую. Мечта Вани вроде неваляшки: как ни укладывай ее — встает. Думалось — вот-вот увидит такое, что означает падение Хоромских повсюду.
А видел пока лишь пустынные таинственные горы. Что-то скрывалось под сизой пеленой, устилавшей склоны, во мгле западин между отрогами.
Вот в долине, стиснутой кряжами, показались на камнях черные ели, среди них — домишки из дикого камня же. Когда въехали в кривую, будто выбитую в камне улицу, спешились на косой площади возле кофейни, и завязалась беседа с подошедшими жителями, Ваня ждал, не скажет ли кто-нибудь: по-старому жить не можем, платить аренду аге не станем. Попросил Кемика узнать, сколько здесь арендаторов и батраков.
А когда в деревню втянулись фургоны и бойцы бросились пить чай, Ваня подсел к Кулаге:
— Запиши: что же это — у аги семьдесят десятин, несколько сот баранов. А прочие имеют только по пять десятин, лошадей не имеют. Издольщики хрипят от своей бедности. А земли, смотрю, много, да все — не́пашь.
— Какой делаешь вывод? — поинтересовался Кулага.
— Сто бедных будто сильнее трех богатых. Но власть…
— Вот-вот! Вопрос, у кого экономическая власть!
Только во сне Ваня был безмятежен: ему снился летний день на шолецком цветущем лугу. Лежит в жаркой траве. Синее небо ослепляет. Он кладет лепестки мака на глаза и будто спит. Но солнце все же проникает в зрачки сквозь веки, а сзади подкрадывается Аннёнка…