— Но призыв к бунту, будто за лучшую долю. Нечто вроде турецкого Махно. Этого нельзя опускать при оценке положения…
Эдхем самолично проводил мобилизации, покидал фронт, когда вздумается, по доносу расстреливал без суда, прогонял комендантов, назначенных штабом: «Я не признаю Западную армию». Говорил, что для него везде место, «и в Иране, и в Турине», а возле Смирны у него большое имение, и поладить с противником ему легко. Но его газета «Ени дунья» — «Новый мир» имела странный подзаголовок: «Исламская большевистская». Вроде — «Церковная большевистская». Он старался создать впечатление, что Анатолия охвачена восстанием против Кемаля. Выпустил воззвание к рабочим. Под видом продавцов, напитка салепа засылал в армию агитаторов: «Солдаты убейте офицеров и расходитесь по домам. Война окончена, мы подчиняемся султану, в деревнях оповестите об этом всех». Наконец, послал телеграмму в Ангору — поставил Собранию ультиматум: прими правильное постановление, что независим я, а не то летучие колонны приведу. Копию телеграммы направил во дворец на Босфоре. Там — ликование!
Напугав своего коня, Андерс взмахнул рукой, как саблей:
— И конец! Комфронта Исмет послал Эдхему письмецо: «Собрание оказывает тебе милость, предлагая мирный исход. Официально об этом сообщаю. От себя же добавлю: твои действия — это измена и подлость. Тебе не на что надеяться. Я принял меры, как если бы твои силы были в три раза больше. Поэтому подчинись приказу Собрания».
Эдхем протелеграфировал султану, что уже ведет колонны на Ангору. Повел. Однако комфронта Исмет двинул свои части, и летучие отряды тут же развалились, летучих колонн не стало. Эдхем и с ним триста человек перебежали за линию фронта. «Да будут они прокляты! Да покарает их аллах!» — восклицали в Собрании депутаты.
Много было у Эдхема революционных фраз, но ни слова о спасительном единстве действий всех сословии, народностей, религиозных общин. Это слово было у Субхи. Было и дело — он поехал на родину драться за ее свободу. Измена Эдхема была одной из причин гибели Субхи: многие думали, что оба из одной и той же партии. И сейчас так думают. В этом тоже была опасность.
— Да, — вздохнул Андерс. — Но все же Эдхем — мертвый призрак. А мертвый Субхи, по-моему, живее Эдхема здравствующего!
— Это для вас так. А крестьянин ведь по-своему судит… Постойте… Если зрение меня не обманывает, — Фрунзе поднял к глазам бинокль, — то вот перед нами опять Однорукий Мемед, дожидается нас. Наверно, его отпустили. Спросим его…
Подъехали ближе. Действительно, однорукий, но не Мемед. Однако тоже разговорчивый:
— Селям олейкюм, паша! Я слышал о тебе…
— Олейкюм селям! — Вслед за Андерсом Фрунзе соскочил с коня. — Побеседуем, если ты не против. Есть вопрос…
— Отвечу, как смогу. Без затей и не таясь…
— Как по-твоему, Черкес Эдхем был прав или не прав?
— Некоторое время он был прав. Пока честно воевал вместе со всеми, идя одной дорогой. Потом он потерял дорогу и полез на стенку…
Рассмеялись. Фрунзе спросил:
— И вы все жалеете, что… на стенку?
— Как не жалеть, когда умный глупым становится! Получился вред: много покалеченных, выгода врагу… Почти все жалеют: Эдхем ведь обещал…
— Понятно, алдаш. Спасибо! — Фрунзе вскочил на коня. — Прощай!
Сейчас Фрунзе жалел о том, что из боязни вмешательства во внутренние дела, — хотя вполне допустимы, как выражался Чичерин, «платонические пожелания», — не посоветовал Кемалю настойчиво: во что бы то ни стало вызволяй крестьян из-под гнета ростовщиков, помещиков! Хотя бы освободил крестьян от вековечных долгов. Уже этим погасил бы тлеющую опасность междоусобицы, которую могут разжечь Эдхемы, люди, вольно или невольно ставящие крестьян на защиту султана, а с ним и Антанты, и таким образом обрекающие освободительную борьбу на поражение…
Правда, во время прощальной встречи сам Кемаль, пусть и глухо, говорил о помощи хлебопашцам и пастухам… «после победы».
«Так какое ж свое мнение доложу Москве — пойдет или не пойдет крестьянин за каким-нибудь новым Эдхемом? — раздумывал Фрунзе. Решил: — У крестьян теперь опыт. Инстинкт и здравый смысл ведут в армию Кемаля, Законность перевесит. Поэтому Кемаль справится с призраком Эдхема. Кемаля поддержат подлинные турецкие коммунисты. Необходимо, чтобы кавказские товарищи всё это уяснили себе».
Фрунзе отличал людей собранных и цельных. Их жизнь развивалась в одном, избранном ими направлении. Как бы ни терзала, куда бы ни забрасывала судьба, их идея оставалась непоколебимой. Таких людей было много среди грамотных рабочих, среди умных выносливых мужиков, скажем, в его, Фрунзе, воронежской родне со стороны матери. Их было много среди интеллигентов: не боялись ни каземата, ни самой смерти. Их пример помогал и ему — на каторге, в тюрьме после смертного приговора… К знающим дело своей жизни Фрунзе относил теперь и Мустафу Кемаля, человека могучего духа.