Аннёнка сердито писала:
«Я поехала, натерпелась… Я верная тебе, ни за кого другого не выйду… Ашотова семья очень хорошая, и я их полюбила. Если приедешь и это прочтешь, то дай мне знать, чтобы я не страдала, думая, что бросил… Что тебя убьют, этого не может быть, война уже кончилась, не пугай. Не прикидывайся убитым, если другую, может, нашел…»
Ваня тут же сел и написал ответ. Перекусив у Ашотки, Ваня и Кемик побежали на вокзал.
На крайнем пути одиноко стоял заскучавший вагон командующего. Ваня сейчас же и расположится. Произошло, однако, неожиданное. Один из бойцов на вокзале сказал:
— Тебя и Кемика спрашивал Кулага. Идите в гостиницу.
Что такое? Вошли в номер, Кулага смущен:
— Послушай, Ванёк, и ты, дорогой Кемик, такое дело — может, нежеланное. А надо, братцы мои, вам обоим обратно катить в Ангору. Опечатанную дипломатическую почту повезете. Курьер — в госпитале, а тут срочные бумаги. Главное, что уже знаете дорогу, обычаи и далее с Кемалем знакомы. Так-то, родные…
У Вани будто земля уходила из-под ног. Ведь не отказаться. Но кончил Кулага — отхлынуло, хотя ноги еще пудовые, не оторвать. Хорошо, что с Кемиком, не один… Холодно спросил:
— А командующий знает?
— Ему, конечно, жалко вновь посылать!
…Утром уходил поезд, Ваня прощался с Фрунзе:
— Вот бритва, Михаил Васильевич. А тут патроны от маузера… Мыльный порошок кончается…
— Не беспокойтесь, Ваня, — Фрунзе положил руку на его плечо, улыбнулся ясно, как он умел. — До встречи в Харькове. Так?
Легран был снова в Батуме. Указал Ване и Кемику, теперь дипкурьерам, отведенную им квартиру, куда явиться за бумагами, где получить инструкции и продовольствие.
Ваня и Кемик осиротело бродили по улицам. Посидели в кофейне. Вышли на бульвар и отправились в порт — присмотреть обратный пароход, потом в комендатуру — посоветоваться, узнать обстановку.
НОВЫЕ ГОДА
В начале февраля, вскоре после возвращения из Турции, Фрунзе исполнилось тридцать семь. (Жить осталось менее четырех…) Все свои дни он вновь отдавал Красной Армии. Но теперь перед ним стояла и картина огненной Анатолии.
Дело помощи ей он взялся продвигать уже на обратном из Турции пути. В Баку выступил с докладом. В Харькове доложил правительству Украины:
— Я утверждаю: нынче никому не удастся заставить аскеров наступать на Кавказ. Попытки империалистов направить Турцию против нас парализованы! Надо Турции помочь.
Он был рад и горд, узнав, что Ангора доставила на Кавказ свой подарок — какой могла: немного продовольствия. Еще летом Ленин запиской сообщил управделами:
«…Состоялось решение меджлиса передать весь имеющийся государственный хлеб Самсунского района в мое распоряжение для голодающих русских братьев…»
И вот, оказывается, из Трапезунда отвезено было в Батум тридцать пять тонн кукурузы, а из Карса в Эривань — для армянской бедноты — тринадцать вагонов зерна и скота.
Прибыв в феврале с отчетом в Москву, Фрунзе все с той же жаждой помочь явился в Цека, затем вновь зашел к Чичерину.
На Кузнецком мосту Фрунзе встретили как своего брата дипломата. Чичерин — тепло, радостно:
— Очень все удачно, очень! Телеграмму турок о вашей, дорогой товарищ, речи в Национальном собрании зачитали на Съезде Советов. Хорошая телеграмма! Мол, Собрание было счастливо выслушать заявление господина Фрунзе, его речь ничем не походила на искусственные, полные лжи и лицемерия речи представителей империализма… что каждая фраза вызывала бурю аплодисментов… Подпись — маршал Мустафа Кемаль. Съезд Советов тоже бурно аплодировал. Все поняли, что ваши дела в Ангоре идут хорошо.
— Неплохо шли, необходимо продолжить, Георгий Васильевич…
— А сегодня письмо получил от Аралова оттуда. Пишет: пребывание Фрунзе здесь оставило глубокий след, Фрунзе считают большим другом, рассеял недоразумения, повернул симпатии турок к России. Гордитесь, товарищ!
— Решающую роль сыграла наша помощь Турции. Необходимо продолжить. Давайте вместе, Георгий Васильевич…
— Давайте! — воскликнул Чичерин.