Затем главком Каменев на трибуне. Выпрямился:
— Под знаменем братства Красная Армия бросалась в бой освобождать народы. Настоящий Союз — воплощение этого братства…
Ступил на трибуну Киров. Вскинул обе руки:
— Жадно раскрывая друг другу объятья, мы в сегодняшний торжественный день произносим: «Да здравствует СССР!»
Слушая, Фрунзе вспоминал турецкий караван, картины величайших мук народов, своих товарищей-спутников, заботливого помощника Ваню Скородумова. Где он сейчас, осененный своей мечтой?
А в Ангоре первого ноября того же года в Собрании взошел на кафедру Мустафа Кемаль, густо и полно зазвучал его голос:
— Сотоварищи! Пройдемтесь коротко по этапам нашей впечатляющей истории…
— Просим, просим! — возгласы с мест.
Кемаль взглянул на сидящих в зале депутатов-мулл и ходжей в чалмах, продолжал:
— Первый представитель тюркской нации, как известно, был сын Яфета, сына Ноя, отца человечества. Быть может, нас и не совсем удовлетворяют эти примитивные страницы истории, когда как будто несколько неглижировали документацией, но сияет факт основания тюрками пятнадцать веков назад большого государства в центре Азии. Наш святой пророк родился в Мекке среди этого народа… Товарищи, Аллах един и велик, и мы, конечно, руководствуемся в основном его божественной волей…
Чалмоносцы в зале, загипнотизированные, то млели от восторга, то аплодировали яростно, так, что чалма тряслась.
Кемаль напомнил про эмиссаров-пророков, которых всевышний систематически направлял к людям. Когда же он нашел, что развитие человечества достаточно совершенно, то разрешил каждому из своих созданий самому принимать волю создателя…
Это был тонкий переходный пункт в речи Кемаля: аллах — аллахом, а делаем сами, он уполномочил. Кемаль вбивал в сознание депутатов:
— Вот почему наш пророк был последним. Жил тяжело, боролся, светлый, среди опасностей, и, когда умер, ученики обливались потоками слез. Но близкие сотрудники пророка тотчас поняли: бесполезно горевать, надо хорошо управлять делами нации. И поставили вопрос об избрании преемника. К сожалению, в тогдашней избирательной системе значение имело личное влияние, а не правильная концентрация общих желаний. Право управлять зиждется на могуществе. Главное в этом деле — подавлять мятеж, обеспечивать безопасность городов, регулировать общественные дела. Но это достижимо лишь посредством силы. Аллах всегда так полагал!
Муллы, сидящие на скамьях, — в смятении: кто же он, этот Кемаль — новейший пророк или чудовищный безбожник? Запутались, как перепела в сетях. Что хочет сказать докладчик? К чему он клонит? Зачем он говорит про армию омейядов, которая «несла Коран на острие своих копий», про двух халифов, которые в борьбе за власть «не поколебались потопить в крови народы ислама»? Зачем? Чалмоносцы совсем приутихли, эту главу истории они толковали несколько иначе.
— Обратите, почтенные, ваше объективное внимание на то, что в пятом веке хиджры монарх не видел ничего неудобного в том, чтобы терпеть халифат в стороне от султаната, — продолжал Кемаль. — Если бы не так, то наделил бы себя его полномочиями. Очевидно, уважаемые, что халифат, если очень нужно, может быть сохранен и находиться рядом с органом национального суверенитета, в данное время — нашим Собранием…
Вот в чем дело… Но он продолжает — это еще не все.
— Следующий халиф, уважаемые, унес с собой в своей душе небывалую горесть: сознание, что почти невозможно ввести в гармонию различные движения социальной жизни… Текли столетия. Из трехсот лет существования турецкого государства первые пятьдесят, вы знаете, были эрой апогея. Затем… Затем, господа, начинается падение… Территории, богатство, население, национальная гордость — все утрачивается с максимальной скоростью. И вот в конце концов, уважаемые господа, в правление Вахидеддина, тридцать шестого и последнего падишаха Оттоманской династии, нация оказалась поверженной в бездну рабства…
Кемаль сделал паузу. Зал напряжен, словно в ожидании удара молнии. И удар последовал:
— Эту нацию, которая тысячелетия сияла благородным символом независимости, хотели пинком ноги сбросить в пропасть. И вот так же, как ищут бессердечную тварь, лишенную человеческих чувств, чтобы поручить ей затянуть веревку на шее осужденного, так для того, чтобы погубить нацию, нужно найти предателя, человека без совести, недостойного и вероломного. Те, которые выносят смертный приговор, нуждаются в помощи со стороны такой твари… Кто мог бы быть этим подлым палачом? Кто мог бы положить конец независимости Турции, покуситься на жизнь, честь и достоинство турецкой нации? Кто мог бы иметь бесславную смелость благословить, выпрямляясь во весь рост, смертный приговор, вынесенный Турции?