Я на секунду замешкался, не зная, бежать ли мне вслед за ним или к другой части забора, выходившей нe на соседское владение, а в переулок.
Моей задержки куратору хватило, чтобы оказаться на середине двора. Это паренек, несмотря на свои прожитые семьсот лет, оказался довольно резвым и шустрым.
— Стой! — властно крикнул ему со стороны ворот новый участник события. — Стой, стрелять буду!
Древний молодой человек никак не отреагировал на приказ, только от неожиданности вильнул на бегу. Тотчас грохнул гулкий винтовочный выстрел. Куратор прыгнул в сторону и понесся к забору зигзагами. Я остался на месте, пытаясь сориентироваться, что мне делать дальше. Выбегать прямо под обстрел у меня желания не было.
Опять выстрелила винтовка. Куратор споткнулся на бегу и, раскинув руки, упал ничком в снег. Затрещали входные двери.
— По одному, марш, взять их живыми! — крикнул человек, тот, что приказывал открыть дверь именем закона.
У меня, кажется, не осталось другого выхода, как спасаться самому. Вот тут-то мне очень пригодились каждодневные физические упражнения. Я бросился в невидимую со стороны ворот, откуда стреляли в куратора, часть двора и, как на учениях по преодолению полосы препятствий, с хода перескочил нашу трехметровую ограду, за которой был уже соседский участок. На мое счастье снег во дворе был на днях убран иначе я бы непременно застрял в сугробах, и неясно чем бы это бегство кончилось. Скорее всего, тоже лежал бы посреди двора с пулей в спине.
С другой стороны забора снега оказалось много, и я провалился по пояс. Залаяла цепная собака. Опять залились полицейские свистки.
— Держи его, окружай! — надрывался какой-то командир во дворе нашей усадьбы.
Опять выстрелили из винтовки, теперь непонятно в кого и куда. Меня это пока не пугало, главная задача была в преодолении снежного наста. До выхода на соседнюю улицу нужно было пробежать по сопредельному двору метров семьдесят. У соседа, купца средней руки, в доме зажгли свет. Надрывался от злобы пес, носясь по проволоке вдоль палисадника. Я пробивался по снегу, прыгая, как лось, за которым гонится стая волков.
Полная луна ярко светила с чистого, безоблачного неба. С одной стороны это помогало, с другой — превращало меня в прекрасную мишень. Возле забора, выходившего на соседнюю улицу, я приостановился послушать, не ждут ли меня на той стороне. Там было тихо, зато владелец усадьбы уже успел выскочить из дома во двор и собирался спустить с цепи своего обезумевшего от ярости пса. Купец что-то грозно кричал в мою сторону и ругался матом.
Мне осталось перелезть через забор, но я увидел, что он сверху весь утыкан какими-то острыми штырями или гвоздями, и удержался от трусливого стихийного порыва любым способом убежать от опасности. Не заметь я вовремя этих штырей, непременно располосовал бы себе живот и грудь.
Лихорадочно соображая, что делать, я от нетерпения даже подскакивал на месте. К сожалению, поискать более удобный лаз времени не оставалось: в нашем дворе возле забора, через который я только что перескочил, заливались свистуны, и надрывался от крика полицейский командир, а соседский купчина спустил-таки с цепи своего пса.
Тот, лая и задыхаясь от злобы, как торпеда, буравил снег в мою сторону.
Пришлось понадеяться на отечественный авось и личное везение. Я подскочил, уцепился за край забора и подтянулся. Мои валенные опорки скользили по доскам забора, но после нескольких попыток мне все-таки удалось вскарабкаться наверх и, удерживаясь на руках, махом перекинуть тело на другую сторону, не задев ни одного гвоздя. Приземление было похоже на соскок со спортивного коня, только высота была совсем иная.
Упал я на полусогнутые ноги, но не устоял и шлепнулся-таки на мостовую. Удара о землю я сгоряча не почувствовал, тут же вскочил и побежал в сторону от опасного места. Однако так просто улизнуть мне не удалось. Выстрелы и полицейские свистки взбудоражили всю округу. Во дворах надрывались собаки, в домах зажигались огни, а один отчаянный дворник в белом фартуке бросил в мою сторону деревянную лопату, выскочил на середину мостовой и, широко расставив руки, попытался меня задержать.
За дурость и излишнее рвение он был тотчас наказан и покатился со свернутой челюстью по мостовой Я же беспрепятственно добежал до первого перекрестка и рванул в боковую улицу. Бежать раздетым, в мягких домашних опорках было легко, а вот останавливаться трудно.
Единственное, что утешало меня в ту минуту, это то, что на встречу с куратором я вышел не по-домашнему, в исподнем, а ради соблюдения приличия надел брюки и сюртук, Правда, прямо на нижнюю рубаху. Хорош бы я теперь был, бегая по зимней Москве в одном нижнем белье!
Отмахав приличное расстояние, так что шум преследования затих вдали, я сменил аллюр и пошел быстрым шагом, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания. Только теперь, когда непосредственная опасность миновала, я понял, в каком отчаянном положении нахожусь! У меня не было ни денег, ни документов, ни зимней одежды!
Что делать в такой ситуации я просто не знал. Между тем морозец начал добираться до вспотевшей спины. Ночь была тихая, безоблачная, но холодная. Время было относительно раннее, около десяти часов вечера. Та часть Замоскворечья, в которой я находился, была застроена в основном небольшими купеческими домами, и рассчитывать перекантоваться в каком-нибудь теплом подвале доходного дома не приходилось.
Наконец я вышел на Татарскую улицу, более цивильную, чем переулки, по которым я пробирался до того. Этот район я плохо знал и в наше время, а теперь и подавно шел, как по незнакомому городу.
Когда меня совсем допек холод, вошел в какую-то небольшую церковь Там было чуть теплее, чем на улице, горели редкие свечи возле закопченных икон, и церковный хор пел стихиры.
Шла вечерня, но прихожан почти не было, только несколько старушек истово замаливали свои несуществующие и придуманные грехи. Старичок-священник входил и выходил из царских ворот, совершал непонятные для меня действия, читал молитвы, вторя ему, пел хор, все был благостно, благолепно, но не спасало меня от холода.
Знакомых, у которых можно было найти ночлег и участие, у меня в Москве не было. Единственный человек, который мог бы помочь решить эти проблемы был, к сожалению, убит еще перед Новым годом на Святки. Оставалось целенаправленно искать счастливый случай или рассчитывать на чудо. Сдаваться полиции я не хотел ни под каким видом.
Благочестиво перекрестившись и отдав общий поклон всем святым сразу, я опять вышел на улицу. После холодной церкви мне начало казаться, что на ходу удастся хоть как-то согреться. Между тем, меня уже порядком заклинило, никакие конструктивные мысли в голову не приходили, и я безо всякого смысла торопился неведомо куда по бесконечным московским улицам. Нужно было на что-то решиться, и я вошел в первый попавшийся трактир. В лицо дохнуло спертым воздухом и теплом. Заведение было из самых захудалых, вполне под стать моему платью. Под потолком горело несколько керосиновых ламп, мутно освещая не покрытые скатертями деревянные столы, за которыми пили чай крестьянского обличия люди. Я в своем надетом почти на голое тело сюртуке не совсем вписывался в обстановку, и тотчас обратил на себя внимание.
— Садись, добрый человек, здесь есть место, — неожиданно пригласил меня крестьянин в распахнутом синем армяке и бараньей шапке, лежащей рядом с ним на столе.
Я, стуча зубами от холода, смог только благодарно кивнуть и сел рядом с ним на почерневшей от времени широкой лавке.
— Ты чего это так легко по морозу бегаешь? — спросил он, разглядывая мое посиневшее лицо. — Никак проигрался?
— Почти, — неопределенно ответил я, — считай, что ограбили.
— Ишь ты, — сердобольно сказал мужик. Был он лет сорока с небольшим, с сивой уже бородой и добрыми простецкими глазами. — Чай будешь?
— Буду, но денег у меня нет, — отстучал я зубами.
— Сказал бы, у кого они есть, я бы в ножки тому поклонился. Половой! — позвал он замызганного парня в сером фартуке и с расчесанными на прямой пробор блестящими то ли от лампадного масла, то ли от брильянтина прилизанными волосами, — Подай человеку стакан и чайник принеси.