Другая встреча с "литературной артелью" состоялась в доме богатого мецената и издателя журнала "Слово" К. М. Сибирякова. Там разговора по душам вообще не получилось. Когда разночинцы вошли в роскошную залу, убранную какими-то тропическими растениями, когда увидели впереди стоявшее отдельно кресло, а вокруг него целый ряд стульев, уже занятых богатой публикой, - они смутились и заняли места в сторонке, около входной двери.
На этом вечере говорил один Тургенев, в частности, о том, как изменяется народный характер.
- Заехал я побывать в свое старое имение. Думаю, - посмотрю, как-то там, что осталось от старого, - все же старая поэзия, воспоминания... Признаться сказать, холодно почувствовалось, неуютно, сиротливо... Да оно так и должно быть!.. Так и должно быть... Велел это я старосте вынести на террасу самовар; сел, пью чай... Вот вижу: двигается торопливо к дому молодая деревня, все ближе и ближе. Смотрю: пиджаки, сапоги с наборами, глянцем так и прыщут, на головах картузы словно накрахмаленные натянуты, идут, зернышки погрызывают, скорлупки на сторону побрасывают. Подошли, остановились невдалеке от меня. Смотрят: глаза веселые, бодрые. Приподняли не торопясь над головами фуражки, опять не торопясь аккуратно надели.
- Ивану Сергеичу-с! - говорят.
- Здравствуйте, господа.
- Разгуляться, значит, к нам приехали?
- Да.
- Соскучились по родной стороне?..
- Соскучился.
- Поди, не весело теперь у нас здесь?
- Вот посмотрю.
- Тэ-эк-с!
Стоят, зернышки грызут, скорлупки на сторону побрасывают, - повторял Тургенев, - "Счастливо, говорят, оставаться, Иван Сергеич!" Ну, мыслимо ли было что-нибудь подобное двадцать лет тому назад?!
Возникла неловкая пауза. И хотя публика ждала от Тургенева новых рассказов, вечер кончился так: Тургенев встал, посмотрел на часы, сконфузился и вышел. Когда Г. И. Успенский спустился вниз, он сердито посмотрел на него: "Да, хорош ваш Сибиряков!"
Полного единодушия с молодежью, о котором мечтал Тургенев, не получилось. Более того: между ними пробежал холодок отчуждения:
"Барин, чистокровный русский старый барин, - вспоминал Л. Е. Оболенский. - Мне не понравилась даже его наружность, в которой нельзя было уловить никакого выражения, кроме вежливости, любезности - и только. Что он думал, что он чувствовал - это осталось тайной. Его вопросы о литературе, о новых ее течениях были как-то мимолетны, в них не чувствовалось живого, глубокого интереса к русской жизни, как будто бы он был или совершенно равнодушен к этой жизни, или уверен, что знает ее вполне и что никто ему не скажет ничего нового, а если он и предлагает некоторые вопросы, то только для того, чтобы быть любезным.
Вообще же впечатление было таково, что он страшно далек от мира, который дорог мне и людям, окружавшим меня в то время, что между нами нет даже возможности представить себе какой-нибудь мостик, какое-нибудь общение, что это - человек совсем иного мира, иных привычек, вкусов, чем мы..."
Отрадным явлением петербургской жизни 1880 года по-прежнему оставалась для Тургенева М. Г. Савина. Он посещал театр и видел молодую актрису в "Дикарке" Островского, в "Майорше" Шпажинского, не уставая восхищаться ее красотой и редким талантом. Уезжая в Москву на пушкинский праздник, Тургенев сказал Савиной: "Изо всех моих петербургских впечатлений самым дорогим и хорошим остаетесь вы!"
Праздник Пушкина, праздник русской литературы, его, тургеневский праздник! Когда редактор "Вестника Европы" М. М. Стасюлевич заикнулся однажды, что он любит Пушкина более, чем кто-либо, Тургенев сильно осерчал:
- Вас Пушкин не может занимать более, чем меня - это мой идол, мой учитель, мой недосягаемый образец! Я, как Стаций о Вергилии, могу сказать каждому из моих произведений: "Следы его всегда почитай!"
Была у Тургенева заветная мечта: "Очень было бы желательно, чтобы вся литература единодушно сгруппировалась бы на этом пушкинском празднике".
Тургенев был избран членом юбилейного комитета и принимал самое горячее участие в подготовке предстоящих торжеств. Комитет поручил Тургеневу "трудную работу: написать небольшую брошюру о значении Пушкина, которую будут раздавать бесплатно" всем участникам праздника. Писатель решил, как всегда, поработать над нею в Спасском-Лутовинове и в начале мая отправился на родину, решив по пути заехать к Л. Н. Толстому и уговорить этого упрямца не отказываться от участия в юбилейных торжествах.
И вот они бродят по весеннему "Чепыжу", любуясь сквозистой зеленью берез, прислушиваясь к немолчному птичьему гомону. "Это поет малиновка, говорит Тургенев, - это - коноплянка, это - овсянка". Толстой признавался, что он так хорошо не знает пенья птиц.
Вечером отправились на тягу вальдшнепов через речку Воронку в казенный лес "Засеку". На место прибыли как раз к заходу солнца. Затихло в лесу, только по кустам кое-где цевкали неугомонные дрозды да на болотце гулко бурлили весенние лягушки.
Толстой поставил Тургенева на лучшую свою полянку, а сам отошел в сторону, пристроившись неподалеку в тени ольховых кустов. Софья Андреевна осталась с Тургеневым и, между прочим, спросила его, почему он в последнее время перестал писать.
- Я конченый писатель, Софья Андреевна... Нас никто не слышит? Так я вам скажу по секрету. Раньше всякий раз, как я задумывал написать новую вещь, меня трясла лихорадка любви. Теперь это прошло. Я стар - и не могу более ни любить, ни писать...
Послышался выстрел.
- Началось, - шепнул Тургенев. - Лев Николаевич уже с полем. Вот кому счастье. Ему всегда в жизни везло.
Вдруг в чуткой тишине, вдали, послышалось загадочное "хорканье", как будто кто-то упорно рвал тугую, крепкую материю, все ближе, ближе... Донеслись наконец и характерные прицокивания: "цук-цук, цук-цук", и из синеющих сумерек вынырнул над поляной темный силуэт плавно летящей птицы. Тургенев ловко вскинул ружье и выстрелил.
- Убили? - приглушенно выкрикнул Толстой.
- Камнем упал! - ответил Тургенев.
Но вальдшнепа его собака так и не нашла. Тургенев смутился как мальчишка: получалось, что он зря похвастался, "ради фразы"... На другой день утром Сережа Толстой с братом Ильюшей специально ездили на поиски. Тургенев не ошибся: собака не могла найти птицу, так как она повисла на дереве между густых сучьев.