– Так…
– Видишь, никаких разногласий.
– А как же ты меня отпустишь? – Николай понемногу начал приходить в себя и искать выход из тупика. - Меня брало другое управление, они ведь официальное дело завели… тут не Россия, тут Советский Союз, разве ты можешь закрыть такое дело?
– Коля, я же не учу тебя, как бизнес вести, и ты не лезь не в свое дело. Младшо́й все инструкции уже получил. Кстати, оставишь ему свою дубленку.
– Зачем?!
– Затем, что размер у нас одинаковый, а до начала красивой жизни еще далеко… пусть парень начнет радоваться уже сейчас.
– Даже не думал, что ты такой мелочевщик.
– Злишься? Это хорошо, – в голосе Егорыча образовался лед. - Короче! Ты меня услышал. Коля, ничего личного, просто бизнес.
– Накопилось в тебе говна… вот на такой говенной мелочи ты и проколешься!
– Переживаешь за меня? Правильно. Заруби себе на носу: теперь моя безопасность – твоя первая забота. Если я просто споткнусь на пешеходном переходе, это тут же отразится на всей вашей шайке-лейке. Но чтобы ты не волновался, намекну: ты у меня тамошнего будешь значиться как перевербованный агент, который будет любые события знать наперед. Мы еще и Родине послужим! Надо же не только кэш в карман, но и звезды на погоны… Впрочем, заболтался я с тобой. Выходные кончились, Коля, начались суровые будни.
– Егорыч, я хотел сегодня к родителям поехать, отца увидеть. Мы же с тобой вместе на похороны ездили… отпусти, куда я денусь с подводной лодки? Тут Советский Союз…
– На жалость давишь? Не. Не катит. – и дал отбой.
* * *
Приехав к Вере, Николай сразу набрал Кирилла и подробно объяснил, что нужно сделать. Юрист удивился, переспросил, все ли он правильно понял, получив подтверждение, обещал, что все подготовит к завтрашнему дню. Николай позвонил доверенным лицам – номинальным держателям акций, подтвердив необходимость сделки. И набрал еще один номер. Разговаривали по-английски, так как Егорыч этого языка не знал. Объяснить звонок было легко – один из номиналов был нерезидентом.
Больше всего Николай боялся, что Вера не простит ему той беды, в которую он ее втянул. Но после того, как Егорыч ушел, забрав компьютер и дубленку, она обняла его, крепко прижала к груди и, заплакав, сказала:
– Бедный ты мой, бедный, как же я люблю тебя.
Это было невозможное во всех смыслах счастье…
***
В обед понедельника позвонил Егорыч-младший и подтвердил, что все прошло успешно: «старшо́й доволен».
– Вот и все, я уже не капиталист, – с печальной усмешкой сообщил Николай эту новость Вере. – Остался последний акт обдирания липки, после чего придется все начинать сначала.
– Милый, попроси их, чтобы разрешили ехать с тобой, какая им разница, где меня держать в заложниках? Насколько я поняла, в вашем времени даже легче, чем тут…
– Вера, зачем тебе нищий мужчина с проблемами?
– Мне нужен ты, все равно какой.
Всю жизнь Николай ждал этих слов, а когда услышал, они разорвали ему сердце.
***
Он переговорил с Егорычем-младшим, а тот со старши́м, и получил согласие только на то, чтобы Вера проводила его до вагона метро. Видимо, садист, открывшийся в бывшем друге, решил, что так будет еще больнее.
Во вторник в 13.45 Николай в сопровождении Егорыча-младшего и Вера в сопровождении двух крепких товарищей серого цвета спустились в метро. В 14.02 из тоннеля вылетела электричка, пронзительно загудев. Вера рванулась в сторону поезда, но сопровождающие надежно держали ее за руки. Николай вошел в вагон, и лишь когда за стеклом стали видны стены тоннеля, он обессилено опустился на грязный пол и завыл…
Так, едва начавшись, оборвалась его история любви…
* * *
Читатели любят счастливый конец, но так ли часто он бывает в жизни? Житейская правда редко похожа на правду художественную. И все же художественный вымысел кажется нам ближе к истине, чем проза жизни, с которой мы сталкиваемся ежеминутно. Почему? Потому что речь идет об идеале. Он кажется нам справедливым, а, следовательно, правильным.
Но на то и существуют попаданцы, чтобы побороть зло, чтобы вновь созданная их усилиями реальность была хоть на чуточку, но справедливее той, которую мы знаем. Значит эта история должна закончиться иначе, так, чтобы не пострадало наше чувство справедливости, чтобы восторжествовала правда художественная.