Большинство не поняли, что имел в виду Ионыч, что за термин такой – «блад», но переспрашивать никто не решился. Лишь профнепригодные отличники оценили всю тонкость рассказа профессора. Конечно, в советском вузе Ионыч не мог произнести слово «блядь», а потому сказал «блад». Этот рассказ не для дегенератов актеров. Еще отличники считали с его души огромное разочарование: видимо, блядей искусствовед не жаловал…
– Сереженька, я так боюсь умирать!..
А потом перестройка, за ней девяностые – разнузданные, полные надежд и боли.
Как-то Сереженька, повзрослевший и возмужавший, давно бросивший актерство и занявшийся бизнесом, решил проведать старого преподавателя в доме на Садовом кольце. Они не виделись десять лет, но Ионыч узнал своего бывшего студента:
– Внук Федора?
– Ага…
– Соня! Соня, иди посмотри на Фединого внука!
Она пришла из кухни с мокрыми руками. Сереженька впервые увидел «злую старуху», гонявшую от Ионыча студенток. Соня оказалась милой немолодой женщиной в очках с толстыми стеклами. Она улыбалась, и бывший студент справедливо подумал, что не так страшен черт, как его малюют.
Его пригласили в кухню, где Соня развела в чашках отечественный растворимый кофе. Мужчина огляделся по сторонам и увидел, что квартира сильно запущена, с трещинами на потолках и стенах, где висели пожухлые картины.
– Это неизвестные голландцы! – пояснил профессор. – Я пробовал отнести их в комиссионку, но предложили всего двести долларов за все… И я не смог…
И здесь Сереженька понял, что Наим Ионович Гронский никогда не был миллионером. Теперь он знал, что за книги, а тем более искусствоведческие, ничего не платят, разве что копейки, на которые можно купить только кофе и вафли. Даже в его любимой Италии их печатают за гранты разных университетов. А еще он увидел в холодильнике профессора коробку сыра «Виола» – и больше ничего. Совсем ничего…
– А ваша мастерская?
– Отобрал Союз художников пять лет назад и продал какому-то бандиту известному… Какому-то Грине Бабаоеду… Странная фамилия, правда?..
С того дня Сереженька стал часто бывать в доме Гронского. Каждый раз с полными сумками продуктов, среди которых всегда имелась банка отличного гранулированного растворимого кофе.
– Вы, Сереженька, приходите, если можете, по утрам. Соня утром ездит по букинистическим и сдает книжки. Она не позволяет мне пить кофе и после того, как вы уходите, забирает его и запирает в секретере… Можете?
Сереженька побывал в своем училище, где поговорил с ректором, который тоже когда-то учился у Гронского. Тот поохал-поахал и посетовал, что казна училища пуста… Такая жизнь нынче… Старух и стариков куда больше студентов! Пусть и великие эти старики, но уже почти ушедшая натура…
– Сука, ты, Женя! – сказал Сереженька ректору.
Через год, в новогодние праздники, ему позвонила Соня и сказала, что у Наима Ионовича диагностировали рак поджелудочной железы, в третьей стадии. Дали не более трех месяцев…
– Я приеду!
– Приезжайте! Только он в больнице…
– Сереженька, я так боюсь умирать!
Он повторял эти слова вновь и вновь. Страдания его были не только физическими, но и моральными. Он говорил, что они с Соней не родили детей, что наследия никакого от его жизни нет. Лицо Ионыча осунулось и стало желтым.
– Ваши книги, Наим Ионович… Ваши лекции и вы сами. О вас будут рассказывать тысячи ваших учеников со сцены и за праздничным столом, своим детям и просто знакомым…
– Я бы съел банан! – попросил Ионыч.
Сереженька все же узнал, что такое синагога, и, придя в нее, попросил, чтобы его отвели к раввину.
Он рассказал странного вида человеку об уходящем учителе, о том, что старику очень тяжело умирается, что учитель спрашивал о раввине, поэтому он и пришел, хотя сам православный в душе.
– Обрезан? – спросил раввин.