Они уже точно знали, что придут, погрузившиеся в океанские воды, к рифам, между которых вела размеренный образ жизни всяческая рыба, съедобная и декоративная, и они били ее для пропитания плюс про запас…
Они провели месяц полностью отключившись от прошлой жизни, забыв, что существует цивилизация – с детьми, женами и бизнесом. Индейцы привозили на долбленках огромных лобстеров и крабов, за единицу которых просили по доллару, овощи и фрукты за центы, друзья бесконечно ныряли и по нескольку дней не стреляли рыбу, лишь обозначали выстрел, так как в холодильнике было еще много свежей на обед и ужин. А когда пошел малек, капитан Марсело предложил ловить его мелкоячеистой сеткой возле песчаного берега. Писатель рыбешку загонял, разводя под водой большие руки, и почему-то гудел басом, словно паровоз предупреждал о прибытии, а капитан с Гаричем по команде сетку бросали, каждый раз вылавливая граммов по сто мальков и радуясь этой копеечной добыче. Со стороны могло показаться, что группу пожилых имбецилов вывезли на свободу. Седые мужики с изрядными животами кричали, как дети, а вечером Клаудиа нажарила во фритюре пончиков с пойманными мальками. Казалось, ничего вкуснее они в жизни не ели…
К концу первого месяца Гарич и Писатель устроили на одном необитаемом острове лобстерную пати, на которую по радиосвязи были приглашены все итальянцы. Конечно, они пришли, каждый что-то принес, алкоголь или овощи, ели, пили, рассказывали старые анекдоты про восьмиметрового крокодила Карла, которому лет сто и который в год сжирает пару-тройку индейцев, что не так и много. Но гвоздем вечера стал восьмидесятичетырехлетний Абеле, пять месяцев назад зачем-то притащивший из Панамы на свою лодку басовый саксофон и репетировавший по пять часов в день, чтобы сегодня сыграть для соотечественников единственную разученную мелодию «Посмотрите ночью на луну». Он иногда ошибался, давал дрозда, но никто не замечал огрехов, под аккомпанемент сакса все дружно пели знаменитые строки великой песни: «Guarda che luna, guarda che mare», даже Писатель подтягивал басом. «Русо басо», – приветствовали итальянцы. А старик играл так вдохновенно, будто шел к этому выступлению всю свою жизнь! Таким способом он отпевал умершую прошлой весной жену Агостину… Через год Марио умер, и его тело отвезли на родину, в Неаполь, похоронили рядом с женой, опустив гроб в землю под игру профессионального саксофониста.
Даже в раю надоедает. Иногда грешникам хочется спуститься в бренную жизнь, дабы почувствовать контраст. И Писатель, и Гарич в ненастные дни говорили о желании посидеть в хорошем ресторане, с белыми скатертями и официантами, мечтали о больших душевых кабинах, о свежести прохладных простыней в роскошном отеле с парикмахерской. Вот именно такие разговоры они называли легким пиздунцом.
– Да, – соглашался Писатель. – Заснуть под кондиционером…
– А перед этим – к женщинам!
– Я латиносок не люблю, – признался Писатель. – Я беленьких хочу.
Марсело расстроил тем, что беленьких в Панаме не найдешь, если только крашеных, но, правда, была одна попытка десантировать в Панаму публичный дом из Москвы с наглым рисковым сутенером Герой Финским. Бизнес пошел так, как будто не проститутками торговали, а нефтью. Но через две недели бордель закрылся по неизвестным причинам, а потом на помойках в полиэтиленовых пакетах стали находить части белых женских тел. Отыскалась и голова Геры.
– Придется тебе, Писатель, довольствоваться местными сиськами и жопами!
– Я не могу! – поморщился беллетрист. – Они все искусственные…
В Южной Америке заведено, что на шестнадцатилетие девочки отец дарит ей новую грудь – оплачивает операцию. А потом, когда дочь вырастает, отец презентует еще и новую жопу. А дальше с годами тюнинг зависит от предпочтений любовников и мужей. Таких огромных жоп они никогда и нигде не видели, Гарич восторгался, а Писатель не понимал, как с этой грудой силикона можно интимно общаться.
– Я без баб, – подытожил он. – В казино схожу…
– А мне по х… – силикон, поролон!..
Обратно в Панаму идти ломало, все же четверо суток. Они свои фантазии урезонили, продолжили нырять, стрелять рыбу, а вечерами говорили о вещах действительно сложных, религиозно-философских.
– Смысл человеческой жизни, – сказал Гарич, – в том, чтобы улучшить в себе человека. Все, с чем мы приходим в этот мир, – подарок Господа. И музыкальные таланты, и писатели, художники гениальные. Но все это им подарил Он, они поделились с другими, молодцы, – а что сделал Бетховен для себя, а Эйнштейн? Чем таким они могли улучшить в себе человека?.. Ничем! Впрочем, мысль не моя!..