Теплицкий и переводчик Иванков сидели в кожаных креслах в просторной гостиной в коттедже переводчика, пили «Шардене» и вели беседу. Перед Теплицким на хрустальном низком столике лежала пресловутая кожаная тетрадь, и из огромного окна, что занимало в гостиной весь простенок, на неё падал солнечный луч. В аквариуме, расположившемся у другой стены, вальяжно помахивая широкими хвостами, чинно плавали экзотические арапаймы.
— Я перевел практически всё, — говорил переводчик, глядя мимо Теплицкого на не горящий камин, на статуэтку Пегаса из слоновой кости, что одиноко торчала на каминной полке. — Там говорится об астрономии, о наблюдениях за Сириусом через подзорную трубу с сетчатой линзой, об обычаях африканских народов, а так же — об изобретении, о той машине, которую вы обнаружили в бункере.
— Да?? — вспрыгнул Теплицкий, перебил основательную речь переводчика и едва не выплеснул своё вино себе на светлые брюки.
— Да, — кивнул переводчик, допив всё из своего бокала, ожидая, что Теплицкий сейчас выскочит из кресла и набросится на него, схватит за воротник, примется трясти и так далее. Теплицкий всегда так делал, когда рьяно желал что-либо от кого-либо узнать. Вот и сейчас — уже нацелился, глазки загорелись… Того и гляди, вцепится. — Изобретатель называл машину «брахмаширас», что означает «стрела Брахмы». Если верить индийскому эпосу — герой Арджуна едва не разбил Землю, когда случайно применил «брахмаширас». Автор тетради писал, что с помощью этого прибора можно победить любую армию. Это — оружие, Алексей Михайлович. Возможно, оно небезопасно. Не советую вам находиться близко от него.
Теплицкий сидел неподвижно, моргал, и его бокал медленно выскальзывал у него из кулака. Когда Теплицкий зажимает ножку бокала в кулак — он ошеломлён.
— Как его включить? — выдохнул Теплицкий, когда бокал вывалился-таки на пушистый персидский ковёр, но не разбился, потому что ковёр был очень толст и мягок. Тот час же подоспел дворецкий Иванкова, ловко нырнул вниз, подобрал уроненный бокал и исчез вместе с ним в лабиринте комнат.
— К сожалению, автор не упомянул об этом, — огорчил переводчик Иванков. — Возможно, он скрывал «брахмаширас», или сам скрывался. Об этом он тоже не упомянул, но я сам пришёл к такому выводу, потому что все его записи оказались тщательно зашифрованы. Он писал по-латыни, выводя буквы в зеркальном отображении. Скажу вам, Алексей Михайлович, далеко не каждый человек так может. Я считаю, что мы с вами имеем дело с гением. Некоторые его сокращения и обозначения я до сих пор не могу прочесть… — Иванков раскуривал трубку, выточенную из цельного куска зеленоватого агата. — Только не говорите, что я — дундук, — дальновидно заключил он, выпустив облако табачного дыма.
Теплицкий не сказал, что переводчик Иванков — дундук. Он изумлённо похлопал веками, пошевелил нижней челюстью, а потом выдавил из себя такой вопрос:
— Кем он был?
— Он нигде не подписывался, — ответил Иванков, ожидая, что сейчас его определят в дундуки. Теплицкий уже не раз определял переводчика в дундуки, когда тот не мог сиюминутно разгадать какой-нибудь жуткий лингвистический ребус. — Только один раз, вот тут, — переводчик взял в руки тетрадь, полистал и раскрыл на той странице, где торчала закладка. — Здесь, — он подсунул тетрадь под нос Теплицкого, и тот её сейчас же выхватил, немного смяв листы, и приблизил к глазам.
— Где? — выплюнул Теплицкий, ничего не понимая в том, что увидел на предложенном развороте. Видел он следующее: чёрными чернилами начертан ровнёхонький круг — такой, будто бы его чертили циркулем, или под лекало. А в этом круге вписано несколько равносторонних треугольников. Под кругом и по бокам от него нацарапаны непонятные короткие слова, а в конце страницы — тоже непонятное короткое слово.
— Ну, и что это? — не унимался Теплицкий, борясь с одышкой, которая наваливалась на него всякий раз, когда его захлёстывало сильнейшее волнение пред очередной сенсацией.
— Он начертил «тригон великих перемещений» — это из мифологии одного африканского племени, догонов… — Иванков пытался объяснить Теплицкому смысл ровнёхонького круга, но не смог.