У калитки огромного фруктового сада меня встретили два милиционера, в которых не трудно было узнать турок. Они повели меня по расчищенным дорожкам, обсаженным розами. По пути я увидел, как какой-то мужчина с внешностью евнуха, расставив руки, гнал перед собой к калитке, расположенной в глубине сада, молодых женщин. Женщины, не обращая внимания на его сердитые покрикивания, с любопытством оглядывались, улыбались, а одна, уходя на женскую половину, помахала мне рукой.
На берегу хауза стояла большая шелковая палатка. Из нее вышел начальник милиции в дорогом халате и, приветствуя меня по восточному обычаю, пригласил войти. В палатке еще сохранился аромат розового масла и других пряностей, которыми обычно пользовались восточные красавицы в богатых гаремах. Беспорядочно разбросанные по ковру подушки говорили о том, что хозяин дома до моего прихода коротал время со своими наложницами.
Очевидно желая польстить мне, хозяин сказал:
— Мужчину славит не красота, а его боевые подвиги. Как видите, мои жены не остались равнодушны к вашей славе, Якуб-тюря.
Я ответил, что отношение к славе в Красной Армии иное, чем в других армиях, и добавил:
— Я с большим удовольствием отказался бы от возможности прославить свое имя ради спокойствия и мирного процветания таджикского народа. Но, к сожалению, действия басмачей, поддерживаемые авантюристами и предателями, заставляют меня выполнять свой воинский долг.
Разумеется, разговаривая, мы улыбались, настороженно следя при этом за каждым словом и жестом друг друга. Во время обеда нам прислуживали три пе-реодетых милиционера, которые разговаривали с хозяином по-турецки.
— Вы не удивляйтесь, что я говорю по-турецки, ведь я турок, — сказал хозяин. — Я родился и жил в Константинополе. По профессии я журналист. Мое имя, Сурия-эфенди, широко известно в турецкой прессе.
И Сурия-эфенди рассказал, что в начале империалистической войны он был призван в армию, окончил офицерскую школу, участвовал в боях и подАрдаганом был взят в плен 1-м Сибирским казачьим полком. Рассказывал он обо всем довольно подробно, но всячески обходил вопрос о том, за какие заслуги перед бухарским народом его назначили начальником областной милиции.
— Для военнопленного вы устроились неплохо, — сказал я. — Ишаны и беки вряд ли жили богаче вас. Очевидно, нужно много денег, чтобы содержать такой дом.
С точки зрения восточного гостеприимства мои слова были величайшей дерзостью. Но я сознательно шел на нарушение этикета, желая узнать, что скрывается за внешней вежливостью этого турецкого наймита.
Сурия-эфенди помолчал, затем, не поднимая глаз, заговорил:
— Здесь я приобрел вторую родину. Бухара стала для меня дороже Константинополя. Я благодарен бухарскому правительству, которое высоко оценило мою службу ему.
Я понимал, что Сурии-эфенди стоит большого труда разыгрывать роль гостеприимного хозяина.
На женской половине играли на лютне и пели… Сурия-эфенди, многозначительно улыбнувшись, неожиданно сказал:
— Мужскую серьезность скрашивает женское легкомыслие, не пригласить ли сюда женщин?..
Он пристально смотрел на меня и, чтобы объяснить это странное на Востоке предложение, сказал:
— Я человек просвещенный и только внешне соблюдаю местные обычаи, чтобы не оскорблять чувств простого народа.
Мне стало совершенно ясно, что представляет собой Сурия-эфенди. Но он был на службе у правительства Бухары, и я не вправе был поступить с ним так, как он того заслуживал. От его предложения я отказался и, попрощавшись с хозяином, ушел. Уезжая из Дюшамбе, я попросил председателя ревкома Нусратуллу-Максума тщательно следить за начальником милиции.
Контрреволюционное восстание в Восточной Бухаре
Младобухарцы твердо держали курс на отторжение Бухарской республики от Советского Туркестана и образование своего буржуазного государства. Но среди младобухарцев не было единства: одни стояли за немедленное открытое выступление и свержение советского строя, другие придерживались политики выжидания. В борьбе за власть лидеры младобухарцев враждовали между собой, в правительстве плелись бесконечные интриги, что было на руку любителям ловить рыбку в мутной воде. Единственной силой, которая могла бы навести в Бухаре порядок, была Бухарская коммунистическая партия. Но деятельность коммунистов в правительстве была сильно ослаблена возникшим в партии правым уклоном.