Вдали замаячила темно-серая бровка саксаульника. Еще немного — и можно снять осточертевший противогаз, расстегнуть ворот гимнастерки, облегченно вздохнуть и блаженно растянуться на теплом песке. Если бы не самолюбие, плюхнулся бы сейчас на землю: кажется, уходят последние силы, гимнастерку хоть выжимай, стекла маски как в тумане, не хватает воздуха, жжет ссадина на ноге…
Осталось совсем немного. Я снова начинаю считать шаги: «Раз… десять… пятьдесят… сто…» Противогаз бьет по бедру. Надо было привязать коробку шнурком, но шнур куда-то запропастился. И я второй раз вспоминаю Трофима Ивановича. Оказывается, он ничего не говорит зря — все к делу, все к месту.
Наконец сержант сорвал маску и крикнул:
— Снять противогазы! Перейти на шаг.
Слава богу! Кажется, финиш.
Возле редких зарослей саксаульника, таких редких, что казалось, одно дерево умышленно подальше отбежало от другого, Галаб подровнял строй и сфотографировал нас.
— На память о выходном.
Это его фотоснимки в ленинской комнате. Сегодня он тоже будет снимать.
— На память о выходном-проходном, — беззлобно пародирует Новиков. — Печенкой чувствовал, что так оно и получится… Ведь не хотел идти, так нет же — уговорил Герман: черепашьего рога наберем, портсигарчики классные сделаем… За несчастный портсигар — пять верст рысью.
Быстраков улыбался, просушивая противогазную маску.
Шукур снял пропотевшую гимнастерку и повесил ее на сухую рогулину. Горин протирал очки, сидя в сторонке. Он ожидал разноса от сержанта и Сашкиных насмешек. Но Галаб и Новиков молчали, будто Гриша и не ловчил на марше.
Когда немного отдышались, сержант первым глотнул из фляги чаю и достал из вещмешка немудреный завтрак.
— Подкрепимся? — предложил он солдатам.
Сдвинулись поплотнее и начали есть. Хлеб, сыр, колбаса — все пошло в ход.
— Не поскупился Трофим Иванович.
— Ему начальник штаба приказал выдать повышенную норму.
— Сам бегал с солдатами, знает, почем фунт соли на гимнастерке…
— Ребята, — глядя на молодых, сказал Галаб, — хотите, расскажу о саксауле?
— Разрешите мне, — неожиданно попросил Новиков.
Назаров кивнул головой: давай.
Сашка убрал остатки пайка в вещевой мешок, неторопливо размял папиросу, прикурил и, затянувшись, начал с совершенно серьезным видом:
— После шоферских курсов попал я служить в забытое богом местечко, какие называют «Берса кельмес» — «Пойдешь — не вернешься»…
— Однако ты вернулся, — бросил реплику Горин.
— Не перебивай ветерана. Тебе служить, как медному котелку. Слушай — авось пригодится. Так вот. Назначили к нам нового командира автороты. Старый служака, кандидат в пенсионеры, но хорохористый мужичонка. Выстроили нас, чтобы представить ему. Стоим, чумазые от солнца и пыли. Ну он, видно, и подумал, что все мы — солдаты местной национальности и поздороваться с нами надо на нашем родном языке. Подошел к строю:
— Здорово, саксаулы!
Все дружно расхохотались. Еще бы! Вместо «аксакалы» — «саксаулы»…
— Врешь ты, брат, как сивый мерин. Это же Паустовский писал в «Кара-Бугазе», — разоблачил писарь Новикова.
Было так или не было у Паустовского, а рассказ Новикова развеселил ребят. Даже угрюмый повар Муминов и тот повеселел.
— Пошли побродим, — поднялся Галаб. — Вещи оставим.
Назаров объяснил, что саксаул бывает белый и черный. Белый, или песчаный, дает побеги до двенадцати метров. Его используют для закрепления песков, заготавливают на топливо. Зеленые ветки служат кормом для овец и верблюдов. А черный, или солончаковый, вдвое ниже белого. Он растет на засоленных почвах.
— Весной здесь красиво, — остановился Галаб. — Саксаульные листья как заостренные чешуйки, а цветы — мелкие с пленчатыми прицветниками…
Я посмотрел на сохранившуюся опаль, усеявшую землю. На светло-сиреневом ковре осыпавшихся сухих и мелких цветов золотились небольшие желто-янтарные листья. Должно быть, весной здесь и в самом деле не так тоскливо, как теперь.
— Смотрите, здоровенная кошка! Откуда она здесь? — выкрикнул Гриша Горин. Волнуясь, он всегда заметнее картавил.
Мы услышали мгновенный щелчок затвора назаровского фотоаппарата и предостерегающий голос Галаба:
— Тише! Это каракал — степная рысь…
Перед островком саксаульника, тамариска и акаций настороженно стоял одноцветно-песчаный хищник метровой длины. Морда в небольших черных пятнах, на концах ушей, тоже черных, торчат жесткие кисточки. Красивый зверь. Почуяв близость людей, каракал спружинился для прыжка и исчез в зарослях.