Я рассеянно слушал все эти рассказы о стародавних обычаях, потому что мне никак не удавалось разобраться в себе и отыскать в своей душе кого-то лучшего, чем Турмс, сын Ларса Порсенны. Я жил в прохладных тихих покоях среди изумительных ваз и статуй, спал на мягком ложе, пил вино и ел вкусную еду, так что со стороны могло показаться, что у меня было все. Однако же мне чего-то недоставало, и это «что-то» мне следовало обрести в глубинах моего собственного «я». Если бы я знал, чего именно мне не хватает! Напрасно стучался я в ворота моего сердца.
Временами мне казалось, что я начинаю кое-что понимать, и тогда чувствовал себя счастливым. Но потом я снова ощущал, сколь тяжело и неповоротливо мое тело, сколь велика, его власть надо мной. В ночи, когда на небе появлялась круглая луна, меня в моих снах навещала полубезумная и взбалмошная богиня-девственница. На ее узком лице я читал угрозу. Бывала у меня и Рожденная из морской пены; она искушала меня своими золотыми волосами и белым телом. Она хотела, чтобы я вновь был связан с землей и удовлетворился судьбой простого смертного.
И все-таки я готов повторить, что это было самое счастливое лето моей жизни. Когда же наступила осенняя пора, мною овладело глубокое уныние и я уже не испытывал никакой радости. В назначенный день я в сопровождении послов моего города отправился в путь к священному озеру. Мне не полагалось ни идти пешком, ни ехать на лошади или осле, так что меня отвезли туда в закрытой повозке, в которую были запряжены белые волы. Их головы украшала красная бахрома, и я мог любоваться ими, когда осмеливался чуть-чуть раздвинуть тяжелые занавески.
В этой же повозке и таким же образом были недавно вывезены из храма моего города оба белых обелиска. Еще один раз предстоит мне спать на ложе богов и вкушать их пищу — когда холодный, смертельный пот выступит у меня на лбу. И я, Турмс, спешу закончить это повествование, чтобы успеть выполнить все, что мне предначертано.
КНИГА X
Пир богов
1
На праздник осени собралось много людей из разных краев Этрурии, но ступать на священную землю и жить в священных хижинах разрешалось только посланникам городов и их свите. Вольсинии, большой и богатый — однако неосвященный — город, раскинулся на холме в половине дня пути от озера. Он славился своими ремесленниками и товарами; праздник осени также приносил городу немалую прибыль. В самих же священных Вольсиниях, что на берегу озера, торговля была запрещена.
В первый день праздника меня проводили в дом Совета, где собрались посланники двенадцати городов. Только двое из них были лукумонами, пятеро других сами так называли себя, один был царем, избранным народом, а четверо остальных представляли Советы своих городов; среди них был и посол Клузия. Кое-кто выглядел очень молодо, например, Ларс Арнт Велтуру из Тарквиний, который прибыл сюда вместо отца; на всех красовались священные плащи их городов. Собравшиеся с интересом поглядывали на меня. Одеты они были одинаково, сидели и стояли, кто где хотел, не оказывая друг другу почестей.
Я откинул полу плаща, прикрывавшую голову; вот оно, первое, самое простое для меня испытание. Когда посланники встречались со мной взглядом, каждый пытался как-нибудь привлечь мое внимание — поманить пальцем, моргнуть, улыбнуться или нахмурить лоб. Свои плащи они вывернули наизнанку, чтобы я не мог угадать по знаку города, откуда они. И тем не менее я сразу же нашел глазами двух лукумонов. Не могу объяснить, почему, но я был совершенно уверен, что угадал правильно — я даже улыбнулся при мысли о том, что игра оказалась такой простой.
Я подошел к ним и сначала склонил голову перед стариком из Вольсинии, а потом — перед стройным лукумоном из вечно холодной Вольтерры. Это был мужчина крепкого телосложения не более пятидесяти лет от роду. Быть может, я узнал его по взгляду, а быть может — по морщинкам на лбу. Он держался настороженно и с большим достоинством, старик же мягко улыбался. Остальным собравшимся я лишь приветливо кивнул.
Лукумоны посмотрели друг на друга и поднялись мне навстречу. Старший сказал:
— Я знаю тебя, Ларс Турмс. В эти дни ты сможешь повсюду ходить свободно, куда и когда хочешь, по священным и неосвященным местам. Если желаешь — принимай участие в жертвоприношениях. Смотри состязания. Все двери будут перед тобой открыты. Тебе не придется открывать их самому.
Лукумон из Вольтерры дружески дотронулся до моей руки.
— Неплохо бы тебе подготовиться, Турмс, — сказал он. — Никто не может принудить тебя к этому, но истинному лукумону такая подготовка не помешает. Ведь скоро тебе предстоит узнать то, чего ты раньше не знал.
— Как мне надо готовиться, отец? Как мне готовиться, братья? — спросил я.
Старик засмеялся и ответил:
— Это уж тебе решать, Турмс. Кто-то ищет одиночества в горах, кто-то — самого себя в людской толпе. Путей много, но все они ведут к одной цели. Может, ты будешь не спать, может — не есть. Бодрствование иногда помогает человеку увидеть то, чего он обычно не замечает. Можно также пить вино, напиваться допьяна — так, что ноги откажутся слушаться тебя, пить снова, засыпать, а проснувшись, выливать из себя то вино, которое выпил. Можно любить женщин, изнемогать от сладострастия и блаженства и видеть вещие сны. Жаль, что я уже слишком стар, чтобы повторить этот путь. Очень жаль, но теперь ничего не изменишь.
Лукумон из Вольтерры сказал:
— Человеческий мир чувств богат, с его помощью можно достичь вершин удовольствия. Если бы не наше умение наслаждаться, мы бы постоянно скучали и тосковали, и жизнь казалась бы нам однообразной и безрадостной. Однако помни, Турмс, что голод, жажда и неудовлетворенное влечение к женщинам тоже способны придать жизни особый пряный аромат — надо только уметь не переступать грань. Впрочем, каждому свое, и я не буду спорить и настаивать на том, что вечно голодный испытывает невероятное наслаждение. Я не знаю, каков будет твой путь, я могу лишь поведать о своем собственном.
Больше они ничего не сказали, но по их сияющим взглядам я понял — в глубине души они уже признали меня. Им, лукумонам, не требовалось больше никаких доказательств, но обычай вынуждал их испытать меня, а я должен был за несколько дней праздника осени до конца познать себя. Таков был тяжкий долг каждого истинного лукумона.