Между тем господин директор вывел уже нового зверя и ждал меня. Я опрокинул ещё стаканчик и сел опять. Ожидание показалось господину директору слишком долгим, он сам начал объяснять невозможным своим языком, и я услышал к ужасу, что зверя он называл гиеной, потом спутался и назвал барсуком. Тут меня охватил гнев, я выступил на сцену, отвёл господина директора в сторону и стал сам говорить вместо него. Гиена была триумфом представления, и, чтоб не провалить его, я должен был говорить как никогда, и уже при моём выходе, когда я отводил господина директора за руку, публика была на моей стороне. Я обличил господина директора, сказав, что он никогда не видал гиены в своей жизни, и начал описывать дикую жизнь этого страшного зверя. Стаканчики действовали, моё воображение взлетало головокружительно высоко. Я сам слышал, как мои слова становились всё ярче и горячее, а гиена стояла у ноги господина директора и смотрела терпеливо своими маленькими глазами. «Держите её хорошенько! — закричал я господину директору. — Она сейчас прыгнет, она хочет выпустить мне кишки! Приготовьте пистолет, она может вырваться!»
Господин директор сам стал нервничать, он потянул гиену к себе — верёвка оборвалась, и зверь скользнул у него между ног. Вопль детей и женщин наполнил залу, половина публики вскочила на ноги. В этот миг напряжение было большое. А гиена торопливым шагом, через всю сцену, удирала в своё логово. Господин директор захлопнул за ней дверцу с треском.
Мы все вздохнули, и я заключил своё объяснение несколькими словами.
— На этот раз мы, к счастью, спасены, — сказал я, — но сегодня же вечером мы позаботимся посадить это чудовище на цепь. — Я поклонился и ушёл.
Тогда грянул гром оглушительных рукоплесканий, кричали: оратора, оратора! Я выходил и кланялся, и вправду, успех мой был велик. Вся зала, до самых дверей, как один человек, хлопала мне.
Господин директор был удовлетворён, он благодарил меня горячо за содействие. Он может быть уверенным ещё не один раз в полном сборе.
Когда я проходил домой, меня кто-то ждал у дверей. Это был мой кассир паркового павильона. Он видел представление и был в восторге. Высоким тоном он хвалил мой ораторский талант; я ни за что не должен бросать мысли о лекции в парковом павильоне после того, как публика узнала мне цену. Например, можно было бы повторить мою речь о гиене, а для большого успеха привести зверя с собой.
Но господин директор, безстыдный человек, не хотел платить мне денег на другой день. Если я не хочу давать письменного обязательства в том, что выступлю и в ближайший вечер, он доведёт дело до суда, — сказал он. — Надувало! Жульё! В конце концов, мы выработали условия соглашения: он платит мне пять крон. С тремя, которые я уже получил от него, было восемь, и я мог уехать в Христианию. Но рукопись речи он удерживает. Мы спорили долго относительно этого пункта, ибо не хотел же я оставлять свою речь на чистейшую профанацию. С другой же стороны, она была его собственностью, уже оплаченной. Я уступил ему, в конце концов. Он необычайно высоко ценил мой труд.
— Подобной речи я никогда не слыхивал, — сказал он. — Я помню, вчера она меня захватила сильнее проповеди.
— Да, вот видите, — ответил я. — Такова власть литературы над умами.
Это было моё последнее ему слово. В полдень я выехал обратно в Христианию.