– Знаю, не идиот. А также в курсе, что ты прочитала от корки до корки все книги в библиотеке и прекрасно сможешь воплотить все написанное не только с воображаемым драконом, но и с живым.
– Да ты с ума сошел… – у меня даже удивляться или голос повышать сил не было, – давай сделаем вид, что этого разговора не было. И мне не придется рассказывать обо всем ректору.
– Ты и не расскажешь, – он приблизился, а мне отступать больше некуда – спина и так упирается в стену. – Слово моего отца гораздо весомее твоего. Ведь именно он назначил господина Фераса на должность ректора. Он так же может его разжаловать. И не только.
Я не знала, кем являлись родители Локвуда, зачем мне это? Но его слова запустили в голове цепочку давних событий. Пару раз академию навещал очень высокий, светловолосый мужчина во всем черном. Непроницаемое, словно вылепленное из воска лицо, прямая спина, холодный взгляд – оба раза я сталкивалась с ним, потому что случайно оказывалась рядом с папой в дни этих визитов. Лишь однажды отец обронил, что это очень важный гость и ему мы многим обязаны. Я даже не приняла всерьез те слова… Но кто мог назначить ректора? Ведь приказ должен подписать сам король, без его распоряжения никто ничего не сделает. Неужели отец Локвуда – приближенный Его Величества? Почему тогда об этом никто не знает?
Мысли промчались за долю секунды, вроде бы давая ответы на вопросы, но тут же генерируя новые.
– Ты угрожаешь мне? – прошептала, уже готовая согласиться приручить кого угодно, хоть черта лысого.
Ответить Седрик не успел, дверь распахнулась, и на пороге показался Барт.
Немая сцена.
Я понимаю, как двусмысленно все выглядит: мой испуганный вид, нависающий надо мной Локвуд и его совершенно не доброжелательное выражение лица.
Взгляд Барта метнулся от Локвуда ко мне, и впился обратно в Седрика.
– Не понял… – шаг вперед, в воздухе резко стало холодно.
Мой обидчик моментально подрастерял половину своей смелости, отталкиваясь от стены и отступая.
– Ладно тебе, Герарди, мы просто разговаривали…
– По ее виду как-то не скажешь, что она этого разговора хотела, – в голосе лёд, вокруг разве что мороз не трещит, и я уверена, если прикоснусь сейчас к другу, кожа его будет такой же ледяной.
Стихия Барта, вот так быстро, с пол-оборота, проявлялась редко. Скорее всего он уже шел сюда на взводе.
– Барт, – я все же тронула его за рукав мантии, обращая на себя внимание, – он не лжет, мы действительно говорили.
Он взглянул на меня, обжигая чистой синевой глаз.
– Олив, я знаю тебя не один год.
Что делать? Растерянность – вот то слово, более-менее точно характеризующее мое состояние. Если Седрик говорил серьезно, то действительно угрожал. И скорее даже не мне, а моему отцу. Как он поведет себя, если здесь и сейчас я вывалю Барту всю правду?
Ну, во-первых, Локвуд в этом случае отсюда в целости и сохранности не уйдет. Я знала, как опасен бывает гнев Барта, его многие в академии опасались. А во-вторых, последствия этого могут быть самые непредсказуемые.
– Я просто расстроена, только что говорила с папой… – перевела взгляд на Седрика, понимая, что при нем делиться дальнейшей информацией было бы глупо.
Барт об этом догадался, молча отошел в сторону, открывая тем самым выход для Локвуда. Тот кивнул мне и вышел. Судя по всему, разговор наш еще не закончен.
Глава 4
Барт
От чего в груди все горит и плавится? Хочется догнать мерзкого колдуна-переростка и объяснить, что эту девушку ему лучше обходить за километр. А не нависать над ней тучным потным утесом, вызывая вот такое выражение лица. Испуганное? Растерянное?
Оливия и Софи вошли в мою жизнь четыре года назад. Но если последней палец в рот не клади, сама кого хочешь заставит плакать, то Лив была полной ей противоположностью. Самая хрупкая и беззащитная девочка, которую хотелось оберегать и защищать. Не допускать, чтобы жестокий мир ее обидел. Мы могли ссориться, спорить и жутко ругаться в кругу своей компании, но допустить, чтобы кто-то ранил ее физически или морально – совершенно невозможно.
Реакция на Седрика Локвуда напугала даже меня самого. Я не смог проконтролировать вспышку стихии, проснувшейся внезапно, как делал очень редко. Он ушел, вот мы остались наедине с Олив, я смотрю на нее, в ее посветлевшие зеленые глаза и понимаю, что она что-то не договаривает. Лезть в душу не имел привычки. Зачем? Когда придет время, человек сам все расскажет. Потому, как бы мне не хотелось докопаться до правды, осадил себя.