На втором этаже, куда вели две винтовые лестницы, располагалась секция художественной литературы и мягкие кресла. Удивительно, но человек там было мало — замученные школьники едва-едва успевали конспектировать книги учебной программы.
Библиотекарь, шелестя подолом нежно-кремовой мантии, прошла мимо, помахивая волшебной палочкой. Метелка для пыли по велению безмолвных чар бегло прошлась по книжным рядам, смахивая соринки. Метелка ненароком прошлась Альбусу по очкам.
— Я вас запомнил, — процедил Ал, наконец-то спустившись с лестницы и глубоко вздохнув. — Фух, не убился.
Доминик подперла щеку рукой и зевнула, отодвинув от себя «Энциклопедию трав и кореньев».
Ал истолковал это по-своему.
— Учиться — это, конечно, не на херах прыгать…
— Заткнись, а?
— … но давай-ка вспомни, что скоро второе испытание, и надо немного поднапрячься.
— Я не прошу меня тащить.
— Доминик, если тебя не тащить, ты не сдвинешься, — мягко сказал Альбус и уселся за стол. — Итак, практика показала, что заклинание головного пузыря это ни разу не твое.
Доминик скрестила руки на груди и вздернула нос.
— Я не унижал тебя. По факту, это не твое, — успокоил Ал, про себя подумав, что если единственная на всем курсе волшебница способна вызвать Патронус, но не в состоянии исполнить простейшие чары из базового курса заклинаний, то что-то с обучением в Хогвартсе не то. — Остается классика жанра и безотказный способ дыхания под водой.
И, полистав страницы оглавления «Справочника средиземноморский растений», открыл нужный раздел.
— Жабросли.
— Сразу нет, — отрезала Доминик.
— Почему? — очень терпеливо прошипел Ал, борясь с желанием треснуть кузину справочником по аккуратному носику. — Проследи цепь логики: жабросли родом из Средиземноморья. Мы во Франции. Франция — это Средиземноморье. Здесь реально найти жабросли в любой аптеке. Мой отец использовал жабросли на Турнире девяносто четвертого. Работает вещь.
Доминик была непреклонна.
— Я не смогу даже в рот эту гадость взять, — проговорила она, брезгливо ткнув пальцев в иллюстрацию жаброслей, похожих на переплетенные крысиные хвосты, покрытые слоем слизи.
— Это не худшее, что побывало у тебя во рту. Все, ладно, ладно, прости, — успев перехватить Доминик за руку и усадить на место, сказал Ал.
На секунду представив так ли брезглива Рада Илич, которая, судя по тому, что только что зашла в библиотеку, тоже будет искать информацию о жаброслях, Альбус закатил глаза. Доминик была… такой Доминик!
Стефан подготовлен лучше, уже явно знает, как выступить безукоризненно, Рада — суровая, боевая и, если надо, хоть ведро жаброслей проглотит. Доминик же сидела, насупившись, и морщилась. То ей не так, и это ей не то.
— Слушай, принцесса, — снова не вытерпел Ал. — А не рано ли ты поймала звезду?
— В смысле?
— Второе место на первом туре тебе подарили. Ты на балл обогнала Раду, на один ссанный балл. И, сама знаешь, сама говорила, Рада была лучше.
— Да, она была лучше.
— Так какого хрена ты сейчас ноешь и ничего не делаешь?
По выражению красивого лица Доминик сразу и не сказать, восприняла она слова Ала в обиду или в мотивацию.
— А где Скорпиус?
Ал хлопнул ладонью по книге.
— Это сейчас важно выяснять?
Понимая, что Скорпиус, конечно, не будет говорить с ней в таком тоне, не будет давить и сам в итоге все сделает за Доминик, Альбус все же бросил:
— В западном крыле, играет с Каррелем в Людовика XIII и отважного мушкетера.
Доминик снова поджала губы.
— Почему со мной он никогда не играл Людовика XIII и отважного мушкетера?
— А во что с тобой можно играть, кроме домино на раздевание?
Кузина снова обиделась, и Ал, чуть не взвыв, отложил справочник.
— Ладно, давай искать рецепты зелий…
***
— Значит, вы тоже творец, Пьер, — произнес Скорпиус, отсалютовав фужером. — В вас это чувствуется.
— Что именно?
— Вряд ли бы человек, который не был влюблен в живопись, был бы влюблен в разговоры о ней.
Заместитель мадам Максим скромно склонил голову и сжал тонкую ножку фужера.
Скорпис все так же возлежал на кушетке, прикрывая подносом свой мужской скарб, а эклеров на подносе стало уже на десяток меньше — за разговором о живописи пирожные и игристое вино чудесным образом вдруг куда-то испарились.
— Я был молод. Молодые думают, что способны изменить мир. Особенно творчеством, — сообщил мсье Паскаль, глядя Скорпиусу прямо в глаза. — Им еще не кажется, что мир жесток, а их полотна и наброски годны лишь для растопки камина.
— Вы самокритичны.
— А вы очень юны, мой дорогой. Этот мир придуман не нами.
— Но нам его менять, — улыбнулся Скорпиус, приблизив лицо к лицу мсье Паскаля. — Много вы картин написали?
Мсье Паскаль, убаюканный размеренными разговорами с неожиданно одухотворенным студентом, коротко улыбнулся.
— Около сотни.
— Ничего себе.
— Девяносто восемь из них не стоили ничего. Поэтому я поддерживаю юных художников, таких как мсье Каррель, но советую не выбирать это как жизненный путь.
— Почему же? — промурлыкал Скорпиус, гипнотизируя преподавателя взглядом. — Разве не в том ли счастье, чтоб заниматься тем, что нравится?
Мсье Паскаль взглянул на него с тоской.
— Вы молоды. Вы еще очень молоды, вам кажется, что весь мир будет аплодировать стоя вашим подвигам, но жизнь жестока. Мы живем в мире, где нужны клерки и управленцы, но не художники.
— Да Винчи бы с вами поспорил, профессор.
— Я не Да Винчи, и даже не Ренуар. Я продал две картины, — поведал мсье Паскаль. — Одну из них купили в семьдесят девятом году, и это спасло меня от голодной смерти на несколько недель.
Скорпиус хмыкнул.
— Что ж, художник должен быть голодным.
— Ваш достопочтенный дедушка, полагаю, это ваш дедушка, сказал тогда, в семьдесят девятом, те же слова, когда отдал за портрет моей дочери один галлеон, — беззлобно вздохнул Паскаль.
Но с лица Скорпиуса улыбку стерло словно краску.
— Расскажите.
— Это не слишком веселая история для юноши.
— Когда я доживу до ваших лет, Пьер, боюсь, уже некому будет рассказать мне эту не слишком веселую историю.
Мсье Паскаль снова кротко улыбнулся и поставил фужер на тумбу. Скорпиус, поймав взгляд, впервые почувствовал стыд за свой внешний вид — шутки шутками, но сейчас с заместителем мадам Максим юморить не хотелось.
— Мою дочь звали Мадлен, — сказал мсье Паскаль, то ли улыбнувшись, то ли подавив вздох. — Я написал портрет незадолго до ее смерти.
Скорпиус смолчал, тоже отставив фужер и смахнув с головы дурацкую позолоченную диадему.
— Она умирала от оспы, долго и тяжело умирала, а болезнь изменила ее до неузнаваемости, — глухо сообщил мсье Паскаль. — И я написал ее портрет по памяти, такой, какой запомнил ее двенадцатилетнюю. Кудрявую, в белом платье и полевыми цветами, которые она так любила. Единственная память, единственное, что осталось, но тяжелые времена…
— Не продолжайте, — прервал Скорпиус жестко.
Портрет, который Люциус Малфой купил в далекой молодости у нищего художника за насмешливый галлеон. Портрет, который был впоследствии подарен Люциусом, уже главой Попечительского Совета Хогвартса, замку, украшал лестничный пролет близ гостиной Когтеврана. Скорпиус, как и сотня учеников до него, и сам столько раз проходил мимо, даже не обращая внимания на то, как девочка с цветами всякий раз делает реверанс и приветливо машет рукой с полотна. Портрет, истории которого не знал никто, да что уж говорить, если портрет девочки с цветами называли «Девочка с цветами». Ни имени, ни художника, ни цены, ни истории не знал никто.
Кто-то называл его «Портрет Пастушки», кажется, кто-то из Когтеврана и пустил этот слушок. Кто-то и вовсе не обращал на него внимания, Скорпиус тоже не обращал, ибо, что бы он тут не плел застукавшему его в неловкой позе и ситуации мсье Паскалю, искусство ему было до того же места, которое сейчас прикрывал серебряный поднос с эклерами.