Словно услышав мою мысль и поспешив предложить себя в качестве слушателя, а то быть может и советника, ко мне подбежала одна из крыс, и приблизившись в плотную к моему лицу, уставилась в него своими ничего не выражающими, черными глазками. А что если? Нет, это слишком рискованно. Не стоит забывать, что это все же крысы, какими бы ленивыми и беспечными они не были. Возьмут и нападут на меня, и я ничего не смогу с этим сделать, а их здесь такое великое множество. Да и достанет ли у меня сил и ловкости поймать её?
Изловчившись я схватил крысу и со всей силы стиснув пальцы в миг сломал ей шею. Она и пискнуть не успела, а сородичи её как перебегали с места на место, так и остались полностью погружены в это занятие. У меня получилось. Получилось! Но как только я сжал в руках мертвую тушку несчастного грызуна, так во мне сразу же зародилось новое желание. Оно захватило меня полностью, оно и раньше владело мною, да вот только я, погруженный в свои воспоминания и рассуждающий о происходящем, не замечал этого. Это был голод. Какой там к черту дождь?! Столь незначительной ерундой можно восхищаться лишь на сытый желудок, а мой же весь будто бы иссох за все то время, что я находился в сознании. Я смотрел на тушку маленького зверька и рот мой наполнялся слюной. С поразительной кровожадностью хотел я вцепиться в её плоть зубами, и осознание этого желания ужаснуло меня. Как же, ты ведь человек! А что есть человек? Животное, способное есть, все что угодно. А тут всего лишь крыса, этакий мизер, ведь я кажется и человека бы мог запросто убить и съесть. Съесть же грызуна мне что-то мешало, быть может даже и причина, по которой я поймал и убил его. Надо постараться выбить этой тушкой стекло, чтобы впустить свежий воздух в эту омерзительно пахнущую комнату. Видимо не настолько ты голоден, раз донимаешь себя подобными вопросами, на полный желудок всяк мастак размышлять, да, что уж там, можно и в Бога поверить ежели брюхо под завязку набито, — ехидно посмеиваясь, издевался надо мной внутренний голос. Зарычав от злости на то, что я все-таки выбрал это вариант, а не тот, который подсказывал мне голод, швырнул я мертвой крысой в окно. Стекло громко хрустнуло и рассыпавшись на множество осколков, обвалилось на пол, пронзительно звеня. Порывы свежего воздуха, врывающегося в комнату, не только услаждали мою душу, но по-видимому так же разгоняли и крыс. Они более не сновали по полу, а разбежались кто куда, отчаянно пища от страха. Но какой это был аромат! Запомните запах, какой будоражил ваш ум всякий раз как появлялся, и попробуйте представить, что по воле судьбы вас лишили обоняния, оставив лишь воспоминание об нем. И каждый день, на протяжении множества лет перед вами появляется предмет, который как вы точно знаете, служит источником этого аромата. Вы принюхиваетесь, но ничего, лишь в сознании звучит, что-то отголоском. Вы бы и хотели обмануть самих себя, но предмет столь для вас драгоценный, память об нем, не дают вам этого сделать. В отчаянии озираетесь вы вокруг себя, видите довольные лица своих близких, но ничего не чувствуете, ничего не можете сказать, и лишь виновато улыбаетесь, чтобы не испортить никому настроения. Очередной, мучительный день, кто-то вносит яблочный пирог (пускай именно его запах вам особенно дорог) и о боже, вы улавливаете этот тонкий аромат. Вы не верите самому себе, и даже пытаетесь убедить самих себя, что все это иллюзия, что этого не может быть. Вы даже задерживаете дыхание, лишь бы не вдыхать воздуха, но все эти уловки ни к чему не приводят, запах пирога все равно щекочет ваши ноздри. Вы едва сдерживаете слезы радости, чтобы никто не подумал, что вы сошли с ума. Меня же никто не видел, и я рыдал словно дитя, жадно вдыхая этот насыщенный влагой свежий воздух. Какое же это счастье! Внутренний голос продолжал бранить меня, но я уже не слушал его, мне было безразлично все то, о чем он говорил. Да, крысы разбежались и может быть уже не вернутся, и я упустил возможность утолить гложущий меня голод. Да, у меня совсем нет пищи, но какое все это имело значение сейчас? Дождь хлестал по карнизу, заливая пол у окна водой. Напрягая все силы, имеющиеся в руках моих и помогая им дряблыми ногами своими, перетащил я свою тушу к окну и завалившись на спину, подставил лицо под брызги дождя. Свежестью обдало меня, я жадно глотал капли срывающиеся вниз, и все вина мира, со своею сладостью и терпкостью были ничем в сравнении с небесной влагой, достающейся мне просто так. Как же я был счастлив!
VIII
Как же смеялся надо мною внутренний голос, когда я, напившись дождевой воды, вдруг понял, что помимо голода меня терзала и жажда. А я ведь и не заметил этого за мыслями о своем прошлом, словно и не желал пить. Теперь-то этот голос подтрунивал надо мной, все говорил о том, что желание мое во чтобы то ни стало разбить окно, прежде всего именно жаждой и вызвано, что я, мол, и не хотел вовсе никакого воздуха, а стремился лишь к одному, к воде. И как бы я не сопротивлялся, как бы не пытался убедить себя в обратном, доводы голоса были настолько сильны, что под конец я все-таки ему поверил. Неужели все это было галлюцинацией, горячечным воодушевлением, этакой фикцией в которую я поверил, и поверил со всей страстью на какую только был способен? “От обезвоживания и не в такое поверишь, я уже говорил тебе про Бога, помнишь?” — тщательно проговаривая каждое слово, выводил голос и все смеялся, смеялся, смеялся.