Они бы решили, что Цзяцзя поняла то, что они знали все время, лишь после смерти мужа. Для нее это было бы еще унизительнее. Поэтому она повела Лео в другое место.
Они отправились в Центр современного искусства в Чаояне[2], в крупную галерею, которая в последнее время, похоже, стала очень популярна. У входа толпились молодые пары и родители с детьми, жаждущие воспитать у отпрысков художественный вкус. Снаружи висел большой плакат: фото мужчины средних лет, пишущего тушью на бумаге. Если бы не кисть в руке, никто бы не догадался, что это художник: в белой рубашке, коричневом пиджаке, коротко стриженный, он скорее походил на бизнесмена или политика.
В галерее было оживленно и многолюдно. Люди вереницей двигались вдоль стен от картины к картине, как студенты в очереди в столовой. Картины были в основном одинаковые, их композиции различались совсем мало. На каждой были изображены женщина и несколько животных. Иногда женщина смотрела направо, а иногда, так же бесстрастно, налево. Коровы же, овцы, птицы и кролики на картинах всегда смотрели прямо на зрителя.
Остаток дня после выставки Цзяцзя и Лео наводили в баре порядок. Они почти не разговаривали, и когда Лео что-то говорил о выставке и восхищался тем, как та была прекрасна, Цзяцзя в основном не соглашалась. Когда открылся бар, она сказала, что устала, и пошла домой одна. Они совсем забыли про кофе.
Вернувшись домой, Цзяцзя положила рисунок человека-рыбы рядом с чистым холстом и принялась изучать. Она хотела его нарисовать. Ей пришло в голову, что использование наброска Чэнь Хана для ее произведения может помочь в разгадке роли человека-рыбы в тибетском сне мужа. Она часто проделывала нечто подобное, когда ей было трудно понять какую-нибудь картину, – воспроизводила ее на собственном холсте и через это осознавала, что та для нее значит.
Набросок казался достаточно простым для копирования. В конце концов, замысловатым было только лицо, тело мог нарисовать и ребенок. Карандашом Цзяцзя набросала на холсте контуры человека-рыбы. Свет шел из верхнего левого угла, так что она, недолго думая, затенила часть холста справа, а потом отступила и задумалась над пропорциями. Ей казалось, треть изображения должна была приходиться на голову, а две трети на тело. К тому же предстояло решить, какого цвета будет ее человек-рыба, и в этом рисунок Чэнь Хана не помогал. Вспомнилась серебряная рыбка из морской глубины. Хорошее начало, подумалось ей. Следом нужно было смешать краску для фона. Она начала с ярко-синего, напомнившего о мелководье океана в солнечный день. Как всегда, цвет ей не понравился, показался искусственным, как пищевой краситель. Она отложила кисть и представила себе прозрачное голубое море, постоянно меняющее оттенок, волны, колышущиеся мягкими тихими полосами. Цзяцзя выдавила на палитру немного желтого и аккуратно нанесла мазки вокруг рыбочеловека. Потом, окунув маленькую кисточку в серебряную краску и смешав ее с серой, а также добавив приглушенного темно-зеленого, написала тело. Ей хотелось, чтобы ее рыбочеловек был похож на грубый и незавершенный рисунок Чэнь Хана, поэтому она не довела работу до конца и не стала добавлять слишком много деталей.
Цзяцзя никак не удавалось написать лицо. Эта часть полотна словно отвергала ее, и в сознании исчезли все относящиеся к ней краски. Всякий раз, когда Цзяцзя смотрела на пустое лицо человека-рыбы, ей казалось, что она разучилась рисовать. Она не знала, куда девать глаза, какого цвета должны быть губы, сколько места должен занимать нос. Конечно, можно было отмерить пропорции по эскизу Чэнь Хана и перенести их на холст, но ей никогда не нравилось так работать. Несмотря на то что она копировала уже существующий рисунок, у нее все равно должна была получиться собственная картина.
Несколько следующих дней Цзяцзя работала над избранной темой. Она достала шесть холстов и написала разные версии человека-рыбы. Иногда начинала с тела, иногда с головы. Но всякий раз, когда она направляла кисть к пустому овалу, где должно было появиться лицо, разум затуманивался, и она не могла вспомнить его черты.
Только по ночам, когда она лежала в постели, лицо наконец появлялось перед ней, четкое и ясное. Она вскакивала, подходила к холсту, брала кисть, и образ снова улетучивался. Как-то раз ее взгляд упал на альбом, подаренный Лео. Она тут же вспомнила, что он полон пейзажными фотографиями. Ах если бы ей его подарили, когда она только начинала писать маслом! Но сейчас это было не то, что нужно. Ей требовалось лицо.