- Продам! Всех продам!.. Лорд думает за так отделаться? Не выйдет! Дудки! - На губах Виктора пузырилась пена, глаза горели злым блеском.- Всем достанется. И старику, и Лорду. Я им всю малину засыплю. Кончено! Пишите, товарищ майор. Не думайте, что я пропащий. Я вам пригожусь, увидите…
Не перебивая, Дудин позволил Виктору излить душу. И странно,- успешный допрос не вызвал удовлетворения. Рябченко «выкладывал» все. Рассказал, что за короткий срок он по указаниям Иннокентия обменял на доллары и передал ему около пуда золота, нелегально ввезенного из-за границы, назвал его связи в городе и за пределами. Виктор всячески старался обелить себя и все грехи взвалить на других.
Нет, майор не ощущал радости, наоборот, чувство гадливости вызывал трусливый и беспринципный юнец…
Допрос был окончен.
Виктор смиренно опустил руки, которыми жестикулировал без конца, и заискивающе спросил:
- Нужный я человек, как вы думаете?
Дудин молчал, с трудом сдерживая себя.
И Виктор Рябченко правильно понял его молчание:
- Понятно, значит, сын за отца…
- Нет, сам за себя!..
XIX
Парни изнемогали от жажды и голода. Теперь оба жалели, что не послушали доброго совета старшины,- по молодости и неопытности отказались от предложенных бутербродов и фляги с водой. Дима храбрился, украдкой облизывая пересохшие губы, также украдкой пытался жевать горьковатые дубовые листья. Во рту жгло, лицо перекосилось в гримасе.
Николай завистливо обернулся, попросил тихо:
- Дай и мне.
Дима выплюнул зеленую кашицу, протянул парню пучок листьев.
Вдруг издали послышались шаги. Силясь разглядеть, кто идет, Дима смешно завертел головой. Близорукость делала его совершенно беспомощным.
- Да вот он! - прошептал Николай, пригнувшись к товарищу.- Не туда смотришь. Левее.
Из леса вприпрыжку выбежал мальчик в черных коротких штанишках и безрукавке. Беловолосая голова мальчугана с коротким чубиком мелькала среди зеленых кустов. Мальчик подбежал к запертой калитке, нетерпеливо постучался в нее кулачком.
Наблюдатели забыли о жажде и голоде: о возможном появлении мальчишки их не предупредили.
Из сада вышла старуха, приковыляла к калитке:
- Кто там еще?
- Я, Гена.
Выглянул Иннокентий. В ответ на безмолвный вопрос матери утвердительно кивнул головой, и та открыла калитку.
Гена вошел, боязливо осмотрелся. Старуха тоже недоверчиво оглядела его подслеповатыми глазами. В грязной одежде со множеством разномастных заплат, костлявая, иссохшая, она показалась Геннадию настоящей бабой-ягой. Еще бы клюку ей в руки. Он окончательно оробел и пролепетал робко:
- К дяденьке я. К артисту, что из Москвы.
- Чего? Чего? К какому такому артисту?
Тут-то и выступил наперед Иннокентий:
- Ты как сюда попал, жмурик?
Гена обрадовался, доверчиво прильнул к нему:
- Меня дедушка к вам прислал. Он тоже сюда идет.
«Спятил с ума, старый черт! - в испуге подумал Лорд.- Неужто в своей усадьбе решил?.. Меня, значит, под монастырь, а себе золотишко?»
А Гена воспрянул духом. Даже старуха и та уже не пугала его: вот он, артист, рядом, значит, все в порядке, все будет хорошо!
- Вы к новой роли готовитесь? - спросил он.
- Почему к новой? - не понял Иннокентий.
- Будто не вижу. Вон как оделись! И не узнать…
Иннокентий криво усмехнулся, потрепал чубик Гены грязной пятерней:
- В ящик с тобою сыграю, хочешь? Или лучше молока дать?
Пить очень хотелось, и Геннадий с готовностью согласился:
- Молока? Давайте!
- Пошли в погреб, налью.
Из своего укрытия Дима и Николай хорошо видели, что происходит в усадьбе. Вот Иннокентий и мальчик идут к погребу. И вдруг остановились…
- Смотри! - Николай взволнованно сжал плечо Колчина.- Никак старик пришел?
И верно, Каленник не по годам стремительно проскользнул в калитку, окликнул сына. И не успели наблюдатели глазом моргнуть, как рядом с калиткой приник к забору старший лейтенант Шариков.
Каленник бросился к Иннокентию:
- Связываешься с сопливыми… Взяли твоего варнака нонче: добра-то сколько коту под хвост!
- Виктора?
- А кого же!
- Быть того не может. Не верю…
- Спасайся скорее… Потом поздно будет.
Лорд ошалело заметался по двору, от колодца к сараю, потом в сад. Схватил лопату и опять бросился к колодцу. Загоготав в испуге, кинулись врассыпную утки. Одинокая, до этого тихая усадьба наполнилась шумом и криком.