— Твой ум ленив. Он, как жвачное животное, потребляет только привычную пищу и пережевывает ее до бесконечности, а всё новое выплевывает за ненадобностью.
Вот так. Сначала пытливый, а теперь ленив и жвачное животное. После такого уничтожающего определения я даже не знал, что ответить.
— Ну ты уж совсем загрустил мальчика, — вмешался Морок.
— Надоело говорить с глупцами, — отозвался Туссэн. — Зачем мы тратим время? Чтобы слушать его бессмысленные вопросы. Не так уж это и интересно.
— Ты же сам вытащил его сюда
— И, — продолжил за Морока Голем, — наверняка уже убедился в том, что затея пуста.
— Когине эхи муна да, — непонятно ответил Туссэн, на что Голем отреагировал также туманно:
— Сигита па.
— Стоп, — вмешался я. — Вы сейчас что-то говорили на незнакомом мне языке. Вот вам и то общее, что вас объединяет, — язык.
Голем с сожалением посмотрел на меня:
— Ты всё же не умен.
— Но по крайней мере обучаем, — возразил Туссэн.
Нужно было ловить момент.
— В той реальности, в которой я жил раньше, статуи не могли ходить. Это противоречит физическим законам. Как же…
— Твои так называемые физические законы, — фыркнул Туссэн, — по большей части и не законы вовсе, а пустые названия. Замена непонятного словами, создающими иллюзию ответа. Как раз то, о чём мы говорили только что.
Пожалуй, я нашел подходящее слово для описания этого субъекта: «невыносимый».
— На этот раз я задал правильный вопрос. А вы опять не ответили.
— К сожалению, — неожиданно грустно отозвался Голем вместо Туссэна, — статуи действительно не могут ходить.
— Но я же видел!
— Это так, пустяки. До настоящего «ходить» им еще очень далеко.
— Хорошо. Тогда ответьте про Кати. Она действительно мертва?
— Да, действительно, — в голосе Туссэна не было ни капли сочувствия. — Субринамо хо.
— Что-что?
— Ну, когда говорят «субринамо хо», — пояснил Морок, — то это значит что-то вроде того, что сказанному можно верить.
— Почему «что-то вроде того»? Это не точный перевод?
— С ликси не может быть точного перевода, — улыбнулся Морок.
— Почему?
— Это искусственный язык. Он построен таким образом, что на нём нельзя сказать неправду. Все фразы, сказанные на этом языке, — истинны. Поэтому и непереводимы на естественные языки.
— Как же тогда, — вопросил я после раздумья, — вы выучиваете этот язык?
— Хинда ла буту, — всё так же улыбаясь, ответил Морок. — Впрочем, возьми почитай.
В протянутой руке Морока была книга. Прикоснувшись к теплой обложке, я взял книгу в руки и перелистнул несколько страниц. Вначале текст был вполне читаем. Первая фраза: «Доводов разума для борьбы с беспорядком стало недостаточно, и война с ним была объявлена делом чести». Но у другой корки, в конце книги, разобрать что-либо было невозможно.
— Можешь взять с собой, — разрешил Морок. — Всё равно прямо сейчас тебе не разобраться.
— Спасибо, — машинально сказал я. Морок легко махнул рукой: «Не за что».
Костер жадными пальцами пытался ухватиться за наши ноги. Треск поленьев и голоса — единственные звуки пустого пространства. Выдержав паузу, я продолжил:
— Хорошо. Сколько вас, говорящих на языке… Как его там?..
— Ликси.
— Да, сколько вас таких? Я знаю уже шестерых, если не считать статуй. Вас четверо, дядюшка Хо и девушка, которую вы послали мне навстречу.
Собеседники переглянулись. Ведьма Берта как-то неуспокоенно спросила, впервые открыв рот за сегодняшний вечер:
— Какую девушку? Где ты ее видел? — глубокий грудной голос. Скорее молодой, чем старый.
— Где-то здесь… По пути сюда.
Над костром повисло молчание. Голем выглядел недоумевающим, Морок — равнодушным, Берта — обеспокоенной, Туссэн хитро посмеивался одними глазами.
— Веда, конечно, — спокойно бросил Морок через костер, обращаясь, по-видимому, к Берте. Та нахмурилась. Пламя потянулось к ней, и, вспыхнув снопом искр, ведьма исчезла.
— И нам пора, — одновременно со вспышкой сказал Туссэн. — Ты подумай на досуге, какие вопросы задавать, тогда поговорим. Еще увидимся.
— Либа гуто приденсе, Мокка, — проронил Голем, кажется, несколько сердито. Морок дунул на костер, и тот погас разом.
— Э, подождите, — всполохнул я, но в ставшей привычной тьме уже никого не было.
Неохватная усталость положила лапы на мои плечи и дохнула мне в лицо, забирая на вдохе мое дыхание. Под ее тяжестью я сел на пол, затем лег. Сон накинул на меня свою паутину, высосав меня, как муху, из опустевшей телесной оболочки и бросив бесчувственное тело на произвол судьбы.