— Вы, кто бы вы ни были и как бы себя ни называли… Вы жестоки и бесчеловечны. На протяжении веков вы убиваете людей и так спокойно говорите об этом! Вы… Вы…
Дыхание перехватило. Я замолчал. Туссэн неподвижно сидел в своем кресле, глядя на море. Моя ярость, что скопилась во мне за последнее время, пыталась вырваться наружу, колотя кулаками из запертой наглухо грудной клетки и сотрясая всё тело. Стараясь сдержать себя, я закусил губу и отвернулся от Туссэна, взглянув вниз, в бездну. Гомон города-водоворота пульсировал в висках. Человек, за которым я наблюдал так долго, был уже совсем рядом с нами. Гончар остановил свой круг и спокойным взглядом проводил чужака до самой лестницы на нашу площадку. Вот показался его лоб, глаза, встретившиеся со взглядом кошки, рот со сжатыми губами. Алларих, мой недавний недобрый знакомый, явился нам.
Он стоял на самом краю, загораживая солнце и море, и хмуро смотрел на меня и Туссэна. Кошка поднялась на лапы, отошла от него на несколько шагов и вновь уселась.
— Ты всё-таки вернулся, — сердито проговорил он. Мы стояли друг против друга, оба злые и непримиримые. Туссэн оторвался от созерцания моря и насмешливо взглянул на Аллариха.
— Я же говорил тебе, всё, что ты тут увидишь или услышишь, — ложь, — неумолимо продолжал Алларих. — Этот город, он сам, — Алларих ткнул пальцем в Туссэна, — и всё, что он говорит. Ты думаешь, он на самом деле так выглядит? Он даже имя тебе сказал подложное, его зовут вовсе не Туссэн!
Моя злость с трудом уже помещалась внутри. Однако, заполнив всего меня, она стала аморфной, малоподвижной. Я не мог ничего сказать в ответ, я не мог даже шевелиться. Алларих оторвал от меня взгляд и уставился на Туссэна. Тот улыбнулся и мягко пробормотал:
— Ты же даже не знаешь, что я ему рассказывал, мальчик мой.
Алларих промолчал и вновь повернулся ко мне:
— Ты считаешь меня врагом, потому что я раскрыл тебе глаза…
— Ты хочешь сказать, ты его друг? — насмешливо перебил его Туссэн.
— А ты? — вскинулся Алларих. — Ты на его стороне?
— Нет. Я не на его стороне. В некотором смысле, я против него.
— Слышал? Тут все против тебя. Твою любимую убили, правду ты тут не узнаешь. Что тебе тут делать?
Неожиданно для самого себя в озлобленных интонациях моего собеседника я почувствовал противоестественный испуг, почти мольбу: «Уйди отсюда. Уйди и никогда не возвращайся».
Я устало опустился в свое кресло. Алларих стоял перед нами на пронизывающем ветру с моря, нелепый и, кажется, растерянный. Я взял чашку с остывшим кофе и поднес ко рту. Темная, почти вязкая на вид жидкость лениво колыхнулась под моими губами. Сделав глоток, я неторопливо поставил чашку на стол и заявил:
— Господи, как вы все мне надоели.
Туссэн с любопытством посмотрел на меня, затем на Аллариха, затем опять на меня:
— Я думаю, — сказал он наконец, — тебе стоит сейчас пойти домой. Наговоримся еще.
— Как ты думаешь, рай существует?
— Ну и вопросы у тебя по телефону! Во-первых, что значит рай?
— Остин, не мудри. рай — это то место, куда душа попадает после смерти тела.
— Вот как. Тогда не знаю просто. Я даже не уверен в возможности существования души в отрыве от тела.
— Ясно. А о каком рае знаешь?
— Вот если раем считать то место, где всем хорошо и все счастливы, то такого рая точно нет.
— Почему?
— А ты думаешь, эмоции нужны человеку для развлечения? Они функциональны, они заставляют человека поступать так, а не эдак, они управляют им. Если из всех эмоций оставить только положительные, они станут бесполезны и не нужны.
— Но зачем управлять человеком?
— Природа преследует свои цели. Ей нужно, чтобы человек размножался, питался, пытался управлять себе подобными, получал новый опыт, расширял территорию.
— Как-то у тебя всё прагматично получается.
— Ну а сам подумай. Допустим, Бог отбирает людей в соответствии с каким-то критерием, помещает их в рай, а там, в раю, погружает их в пучины блаженства до конца времен. Но стремление к блаженству нужно человеку для того, чтобы идти к цели и избегать несчастий. Если в раю все счастливы, то в нём никто ни к чему не стремится. Это мир, не имеющий смысла, лишенный развития. Зачем тогда отбирать праведников с таким трудом и ломая при этом столько жизней, причиняя боль? Тебе не кажется, что именно такой подход прагматичен — уверенность, что Бог существует только для того, чтобы гарантировать нам удовольствия после смерти?