— Добрый день, — вежливо поздоровался я. Морок неторопливо взглянул на меня и кивнул чуть заметно. Лицо его вновь замерло. Сейчас он не был похож на того Морока, с которым я встречался ранее. Может, это всё-таки не он?
— Это ведь ваш город? — поинтересовался я, садясь рядом у стены. — Вы его придумали?
Морок вновь кивнул.
— А зачем? Такие громадные пространства, столько людей, всё живое… Сколько же времени на всё это надо.
Морок молчал, глядя на горизонт. Я совсем уже разуверился в ответе, когда Морок, не отрывая взгляда от вечного, произнес:
— У меня есть время… Много времени. А зачем… У этого города нет причины и предназначения. Он низачем.
Я почему-то почувствовал обиду. Мне нравился город, я уже любил его, и вдруг оказывается, что он бессмыслен.
— Как же… Совсем низачем?
Морок оторвал взгляд от волн:
— Бесполезен, как и любое искусство. Все наваждения бесполезны, как бесполезны картины, статуи, музыка…
— Ну почему же, — возразил я. — Искусство нужно. Всем.
Морок смерил меня насмешливым взглядом.
— А вы тогда зачем этим занимаетесь? — вспылил я.
— А я не считаю, что обязан заниматься только осмысленными вещами, — язвительно заметил Морок. В его оживших фразах проступила та его сущность, которую я хорошо помнил по встрече у костра.
Я задумался, подыскивая ответ.
— Значит, вы считаете мороки искусством? — наконец спросил я.
— Это предельный вид искусства. И любое искусство является наваждением. Первобытные бизоны на стенах пещер были первыми мороками.
Ветер с моря усилился. Волна становилась всё сильнее. Рыбаки, свернув свои сети, спешили пристать к берегу. Небо покрылось маленькими облачками.
— Ну вы сравнили. Бизоны — это просто рисунок. А это всё, — я похлопал ладонью по нагретой солнцем стене, — обладает всеми чертами реальности: твердостью, запахами, вкусом, звуками…
— И гораздо более важными свойствами реальности — потенцией развития, судьбой, прошлым, будущим, непредсказуемостью. Эти люди вокруг нас могут влюбляться, страдать, рожать детей, любоваться закатами, проявлять собственную волю. У каждого свой характер, каждого можно вытащить в реальный мир, и он будет там жить обычной человеческой жизнью. По крайней мере, никто не сможет понять, так это или нет.
Морок беззастенчиво хвастался результатами своих трудов.
— Как же вы смогли сделать такое?
— Я очень хорошо разбираюсь в природе вещей, — Морок улыбнулся.
— А Веда? Она тоже наваждение?
— Веда? Нет, с чего ты взял?
«Ага, — подумал я. — Впрочем, он и соврет — недорого возьмет. Благо не на ликси сейчас говорит. И ведь неспроста им такой язык понадобился».
Морок тем временем разглядывал меня.
— Видите, как много отличий между рисунками в пещерах и тем, что вы делаете, — сказал я под его взглядом.
— Цель одна, — пояснил мой собеседник. — И то, и другое пытается воссоздать реальность. Только в наскальных рисунках это получается лишь с некоторыми ее аспектами. А потом художники научаются отражать действительность всё лучше и лучше, появляется иллюзия пространства, объема. Пока лишь иллюзия. Добавляется звук, следом придут запахи, тепло, реакция на окружение. Опять-таки в виде иллюзий. Сейчас вы еще не умеете этого делать и называете такие произведения мороками. Но искусство не обязано останавливаться на иллюзиях. В какой-то момент мираж обретает плоть и становится реальностью. Художник понимает неожиданно, что созданный им цветок ничем не отличается от цветка настоящего… В этом неосознанная цель мастера — создать реальность, стать богом.
— Вы же сказали, что цели у искусства нет. А оказывается, есть всё-таки! Да и кроме этой я назову еще десяток!
— Например? — ухмыльнулся Морок.
— Ну, показывать красоту окружающего мира, раскрывать характеры персонажей, оказывать эмоциональное воздействие на зрителя, учить его и всё такое.
— Это всё равно что сказать, что Мир создали для того, чтобы ты мог есть шоколад, — лицо старого индейца смяли ехидные морщины.
Я вздрогнул. Его слова напомнили разговор с Остином и цель моего визита сюда. Лукавые глаза Морока не сулили правды.
— Вы так говорите, как будто искусство обязано повторять реальность, — я решил найти брешь в рассуждениях. — А на самом деле…
Морок встал одним молодым движением. Я замолчал и поднялся тоже.