— Где же именинник? — взглянул я Веде в глаза.
— Пойдем, — вскочила та, и мы двинулись через фосфоресцирующий океан площади. В своем теплом осеннем плаще я чувствовал себя несуразно среди практически раздетой публики. Кошка, моя старая знакомая, носилась в траве и, словно маленький котенок, гонялась за светлячками.
Наконец, у зияющей пустотой и ощерившейся битым стеклом пасти витрины (я помнил этот магазин, иногда я покупал в нём журналы), мы увидели Туссэна. В старомодном потертом сюртуке, в окружении таких же молодых и безудержно веселых товарищей, он более всего походил на студента с вечеринки. Завидев меня, он заулыбался и замахал руками.
— Я поздравляю тебя, — смущенно произнес я. — Правда, я не знаю, сколько тебе исполнилось, и у меня нет подарка.
— Пустое, — беззаботно отмахнулся именинник.
— Там, откуда я прибыл, — с иронией произнес я, — принято дарить подарки на день рождения!
— Мальчик с характером! — заметил один из собеседников Туссэна. Тот хотел ответить, но не успел. В нашу компанию вихрем влетела девица невысокого роста со светло-голубой кожей и изумрудными волосами. Обхватив Туссэна за шею, она защебетала что-то на их птичьем наречии. Обменявшись короткими репликами, парочка погрузилась в затяжной поцелуй.
Почувствовав себя лишним, я обернулся в поисках Веды, но не обнаружил ее. Легкомысленно пожал плечами, сунул руки в карманы и отправился глазеть на праздничные чудеса. А глазеть было на что. На стеблях вьющегося растения, зеленой шкурой покрывшего фонарный столб, распустились огненно-красные цветы с длинными похожими на щупальца тычинками. Сперва я не понял, что привлекло к этому растению такое количество народа. Присмотревшись, в ужасе отшатнулся. Растение было хищным. На любое прикосновение к тычинкам лепестки мгновенно захлопывались с неприятным щелчком. Народ вокруг этого чудовища забавлялся тем, что дразнил его. Легкое касание пальцев к чуть липкой внутренности лепестков, отдернутая рука, обманутое растение, так и не понявшее, что его обманули… Я долго наблюдал за опасной игрой, но попробовать так и не решился.
Оторвавшись наконец от созерцания чужих развлечений, я двинулся дальше, не оставляя надежды отыскать Веду. И вскоре увидел ее, в беззаботном упоении болтающую с подружкой. Присмотревшись к юной собеседнице, узнал Берту. Я попытался прислушаться к их речи, но ничего не понял. Вдруг Берта взглянула прямо в мое лицо и насмешливо сказала что-то Веде, кивнув в мою сторону. Та обернулась всем телом и обрадованно помчалась в мои объятия, чуть касаясь босыми ногами холодных камней и росы, впитывающей и преломляющей свет, испускаемый травой. Я обхватил ее гибкое тело и взглянул сверху вниз в счастливые глаза.
— А я знаю ее, — похвастался я. — Это Берта!
Веда кивнула, не отрывая взгляда от моих глаз.
— Странное дело, — продолжил я. — С виду вы одного возраста, а тем не менее Берта почему-то кажется старше.
— Она и есть старше, — рассмеялось чудо в моих руках, — она моя мама!
Я замер от удивления. Чтобы скрыть замешательство, спросил:
— О чём вы говорили? Я так ничего и не понял. Этот Ваш ликси…
— Это был не ликси.
— Но явно ведь не обычный язык.
— Вполне обычный. Это тамрик. Такой же, как ликси, только другой.
— Как это?
— Неважно, — отмахнулась Веда. — Какая разница? Есть вещи поинтереснее!
Я посмотрел туда, куда показывала девушка. На самом краю площади, перегораживая темное устье улицы, буквально из ничего возникала башня. Этаж громоздился на этаж, стройные ряды колонн ионического ордера брезгливо поддерживали грубую кладку из необтесанного камня, а в них, в свою очередь, упирались стройные готические контрфорсы.
— Что за нелепица? — удивился я.
— Вавилонскую башню строят, — пояснила Веда. — Игра такая — каждый достраивает этаж. Проиграл тот, у кого башня рухнет.
Некоторое время мы стояли и, запрокинув голову, смотрели на растущую громадину. Темное в ночи и абсурдное сооружение обладало какой-то странной красотой, объединяющей эстетику разных народов. Это действительно была вавилонская башня, но вавилонская башня, строящаяся уже после смешения языков. Порыв черного ветра со звездного неба, обогнув громоздкий силуэт, дохнул в мое запрокинутое лицо. Я почувствовал, что продрог.