Я замер.
Что значит «дочери»? Разве у них есть дети? И разве у Веды могут быть родители?
Боковое зрение зацепилось за тень у окна, и я поспешно обернулся. На подоконнике сидел Морок, положив ногу на ногу. Снежинки огибали его тело, залетая в комнату.
— Ты звал меня?
— Да.
— Ты уже знаешь, что ответить Туссэну?
— Не совсем. Но к одному из двух исходов я склоняюсь больше.
— К какому, любопытно знать?
Я поник, не желая отвечать прямо сейчас. Морок, глядя на меня, ухмыльнулся:
— А зачем тогда звал? И при этом меня? Я не интересуюсь этическими экспериментами.
— Вы мне симпатичнее других. Ваши мороки чудесны. Их не отличишь от реальности.
— На то они и мороки. Никогда нельзя быть уверенным в реальности происходящего. Я уже давно не делю окружающий мир на реальную и нереальную половинки. Всё, что ты видишь вокруг себя, может оказаться наваждением. И любая фантасмагория может оказаться реальностью.
— Ну уж, — не поверил я.
— Точно, — Морок соскочил с подоконника и прошел в другой конец комнаты. За ним тянулся холодный искрящийся шлейф, тающий в теплом воздухе. Подойдя к креслу, он уютно устроился в нём и неспешно продолжил: — Ты считаешь, что хорошо знаешь свое прошлое. Горюешь по Кати, думаешь, что ее убили с целью забрать тело. Но. Реальность может быть совсем другой. Например. Сказка, рассказанная Туссэном, устарела лет на сто, поскольку примерно сотню лет назад проблема с нехваткой тел была решена. Мои мороки ничем не хуже реальной человеческой плоти, а во многом и лучше. Раньше в них действительно нельзя было поселить душу. Но я не зря работал прошедшее тысячелетие. Теперь не надо искать обитель для души, ее можно просто создать.
Я ошеломленно молчал. Морок говорил не останавливаясь:
— Тем не менее, вся наша культура произрастает на чувстве вины перед человечеством. Во многих сильно желание искупить причиненное зло, дать человечеству то, чем мы ранее оправдывали свое право на тела. Некоторые из нас решили научить людей всему, что знают сами. Создавать мороки, управлять собой и окружающей реальностью, писать стихи на языках истины и лжи.
Наша культура, в силу своего происхождения, насквозь пропитана этикой. Перенять эту культуру сможет далеко не всякий человек. Кроме того, необходимо, чтобы человек этот был умен, любопытен, имел способность приспосабливаться к любой самой нелепой действительности. Поэтому избранники подвергаются определенным испытаниям, и в какой-то момент перед ними встает этическая проблема, которую они должны правильно решить. На самом деле в выборе такого испытания есть некий субъективный элемент. Человека заставляют совершить тот выбор, который любой из нас совершал много раз и в правильности которого никто из нас до конца не уверен.
Морок остановил свою речь, но продолжал пристально глядеть на меня, еле заметно улыбаясь.
— А Кати? — выговорил я пересохшими губами. — Вы ведь убили Кати!
— Кати никто не убивал по той простой причине, что Кати никогда не было. Нет-нет, она не морок, — я закрыл открывшийся было рот. — Просто она одна из нас. Более того. Она — охотник. Она ищет претендентов и инициирует их попадание к нам. Кстати, далеко не все до нас добираются. Это комплимент.
Я растерянно хлопал глазами, не зная, верить в старую нелепицу, к которой уже привык, или в новую. Новая нравилась мне больше. Именно поэтому я боялся в нее поверить.
В комнате было уже довольно холодно. Я подошел к окну и закрыл его.
— Но тогда Кати никогда не умирала. И я вновь могу с ней встретиться.
— Зачем? — отрезвил меня Морок. — Я же сказал. Она просто охотник. Она не любит тебя и никогда не любила.
Я поник. Потом медленно поднял взгляд и твердо направил его в глаза собеседнику:
— Ты лжешь. Я не верю тебе. Поклянись на ликси.
— Я разве сказал, что это правда? Это одна из возможностей, соответствующих тому, что ты знаешь. Таких возможностей бесчисленное множество. И любая из них может быть истинной. А скорее всего, все они реальны.
Морок потянулся неожиданно расслабленным телом, встал и направился к окну. На полпути он остановился и вновь взглянул на меня:
— Кстати, ты зря так безоглядно веришь этой фразочке на ликси. Дело в том, что она имеет смысл и в других языках, в том числе и на лонгеварне — языке лжи. И на лонгеварне смысл ее совсем-совсем иной.
Воскресенье