УБИЙСТВО ЮЛИЯ ЦЕЗАРЯ. ЛЮДВИГ ГОТЛИБ ПОРТМАН. 1801
– Конечно нет.
– Где же тогда те, кого ты именуешь несчастными? Какое место в мире занимают они? Ведь если они существуют, должны же они где-нибудь быть.
– А я так понимаю, что они – нигде.
– То есть они не существуют?
– Да, они не существуют, но потому-то они и несчастны, что не существуют.
(12) – Ну, по мне, так уж лучше бояться Цербера, чем так непоследовательно рассуждать.
– Почему же непоследовательно?
– Потому что ты говоришь, что они не существуют и в то же время – что они существуют. Где же твой здравый смысл? Ведь, утверждая, что они несчастны, ты признаешь, что они существуют, хотя и говоришь, будто они не существуют.
– Нет, я не настолько глуп, чтобы это иметь в виду.
– Тогда что же ты имеешь в виду?
– Я хочу сказать, например, что несчастен Марк Красе, которого судьба лишила стольких его богатств, несчастен Гней Помпей, который лишился своей великой славы, несчастны все, кому не дано более видеть света.
– Ты опять возвращаешься к тому же. Если все они несчастны – значит, они еще существуют; а ты говорил, что мертвые перестают существовать. Если они перестали существовать, то их нет, а если их нет, то они не могут быть несчастны.
– Как видно, я неправильно выразил мою мысль: само несчастье, по-моему, в том и состоит, что ты существовал и вот уже не существуешь.
(13) – Как? Неужели это еще хуже, чем совсем не существовать? Ведь получается, что и те, кто еще не рожден, уже несчастны, ибо не существуют, и мы сами, еще нерожденные, были несчастны, ибо нам предстояло умереть и стать несчастными после смерти. Вот беда, что я никак не припомню, был ли я несчастен до рождения; если у тебя память получше, то скажи, не припоминаешь ли ты?
– Ты шутишь так, словно я не мертвых назвал несчастными, а неродившихся!
– Именно это ты и сказал.
– Да нет же, я сказал, что несчастье – в том, чтобы существовать и вдруг перестать существовать.
– Опять ты не замечаешь противоречия! Разве не противоречие – говорить, что тот, кого нет, несчастен, или счастлив, или каков бы то ни было? Разве, глядя на склепы Калатинов, Сципионов, Сервилиев, Метеллов за Капенскими воротами, ты думаешь, что все эти усопшие несчастны?
– Раз уж ты стараешься поймать меня на слове, я скажу так: они не вообще несчастны, а несчастны только потому, что не существуют.
– То есть ты не говоришь: «Марк Красе – несчастен», а говоришь «Несчастный Марк Красе!» – и только?
– И только.
(14) – Но ведь все равно: что бы ты ни заявлял таким образом, ты неизбежно заявляешь, что нечто или существует, или не существует! Или тебе не довелось даже пригубить диалектики? Первое ее правило (άξίωμαπο, аксиома, по-гречески; сейчас мне хорош и такой перевод, а если найдется лучше, то воспользуюсь и другим): всякое высказывание есть то, что или истинно, или ложно. Стало быть, когда ты говоришь: «Несчастный Марк Красе!», то этим ты или говоришь: «Марк Красе несчастен» (истинно это или ложно – разговор особый) – или же вообще ничего не говоришь.
– Ладно, я согласен, кто мертв – тот не несчастен; ты добился-таки, чтоб я признал: кто не существует, не может быть несчастен. Ну а мы, те, кто живем, чтобы умереть, разве мы не несчастны? Возможна ли в жизни радость, когда денно и нощно приходится размышлять, что тебя ожидает смерть?
(15) – Напротив! Да понимаешь ли ты сам, насколько облегчаешь ты тяжесть горькой нашей людской доли?
– Как это?
– А вот как. Если бы и в смерти мертвые были несчастны, то над жизнью нашей царило бы бесконечное и вековечное зло; теперь же я вижу тот предел, достигнув которого можно уже более ничего не бояться. Право, мне кажется, что ты вторишь мысли Эпихарма[11], писателя умного и остроумного, как все сицилийцы.
ГОМЕР. ГРАВЮРА ИЕРОНИМА ВИРИКСА
– Что это за мысль? Я не слыхал о ней.
– Постараюсь сказать ее тебе на нашем языке: ты ведь знаешь, что я так же не люблю перебивать греческой речью латинскую, как и латинской греческую.
– И совершенно правильно. Но какую же мысль высказал Эпихарм?
– Мертвым быть ничуть не страшно, умирать – куда страшней.
– Да, я догадываюсь, как это будет по-гречески. Но что же? Ты заставил меня признать, что мертвые несчастны быть не могут; заставь теперь признать, что и обреченные на смерть тоже не несчастны!
(16) – О, это не составит труда; но «нет, стремлюсь я к большему».
– Как это не составит труда? И что это за «большее»?
– А вот что. Ведь если после смерти нет никакого зла, то и сама смерть не есть зло, так как тотчас за нею наступает посмертность, в которой, по твоим же словам, нет никакого зла. Стало быть, неизбежность смерти не есть зло, она – лишь переход к тому, что не есть зло, как это мы сами уже признали.
11
Философ и комедиограф V в. до и. э., был знаком римлянам по посвященному ему сочинению Энния.