– Что?
– В конце концов он, конечно, оказался у меня в спальне, но оттуда пропала вся партия санакса, – она недобро засмеялась, – а что бывает, когда санакс мешают с алкоголем, я знаю. Господи! – Она будто рассказывала забавный анекдот. – Что же будет с Диланом? Что вы собираетесь делать? Это может быть что-то более серьезное, чем алкоголь, я не знаю…
Доктор Тейер посмотрела Ною в глаза. Взгляд ее завораживал, в нем явились остатки былой силы, это был взгляд опытной и когда-то успешной обольстительницы. Взгляд ее покорял, но лишь потому, что в нем читалось былое величие, то загадочное и наводящее ужас, что таится в руинах древнего замка.
– Мой муж, – проговорила она, – очень недоволен, что я вас пригласила.
Она вложила в эти слова столько бескомпромиссной страсти, словно они с Ноем были любовниками на пике обреченной и порочной страсти.
– Правду сказать, – нерешительно начал Ной, – я зол на вашего мужа.
– Я предупреждала вас, чтобы вы подумали дважды, прежде чем с ним связываться. Он не знает жалости. Все наши друзья ощутили это на себе. Сильные остались, слабые ушли. Но я рада, что я вас пригласила, – быстро добавила она. – Ему нужно было, чтобы ему открыли глаза на то, что он сделал. И похоже, вы преподали ему урок. Думаю, вы смогли до него достучаться. Похоже, он задумался. – Доктор Тейер легонько похлопала себя по лбу.
Ной кивнул и уставился на крашеные золотистые волосы доктора Тейер, под которыми проглядывали стальные корни.
– Он очень недоволен, – повторила доктор Тейер в каком-то странном экстазе. Похоже, что она не может припомнить ничего более приятного.
Ной снова кивнул. Его явно подталкивали к тому, чтобы он совершил какое-нибудь недостойное действие – сексуального характера или, может быть, словесное оскорбление, и сейчас, когда мозг у него был затуманен вином, он не мог придумать, как бы ему из этого выпутаться.
– И знаете, Ной, – выдохнула доктор Тейер, – он имеет полное право быть недовольным.
– Не думаю.
– Я видела, как ушел этот ваш рослый приятель – ваш сосед, Фед, кажется. Если мне не изменяет память, это он только что был с моим наглотавшимся санакса сыночком. Я не думаю, что репетитор моего сына должен был знакомить его с подобным человеком, а вы?
– Я их не знакомил, по крайней мере не имел такого намерения, а причина того, что они…
– Дайте мне досказать. Мы платим вам, Ной, платим немало, а вы так и не справились с вашей задачей, не так ли? Все, что Таскани может продемонстрировать за весенний семестр, – это большой пожелтевший синяк, который и не думает пропадать. Вам удалось сделать так, что от нее ушла компаньонка, и вы не составили ей достойную замену. А что же Дилан! Он ни на дюйм не продвинулся в своих успехах в письменной части, и непохоже, чтобы и другие задания давались ему проще. Так за что же вы все-таки получили эти сорок тысяч долларов? О да, конечно, вы были хорошим другом нашим детям, мы оба не знаем, как вас за это благодарить.
Она была одновременно такой слабой и такой жестокой – Ной подумал о том, что бы он почувствовал, если бы ударил ее или придушил.
– Однако, Ной, – она потерла себе грудную клетку, – мы заплатили вам деньги и мы желаем иметь результат.
– Я знаю, к чему вы клоните. Забудьте об этом.
– Мы можем выдвинуть против вас весьма серьезные обвинения. Первое: вы приучили моего сына к… недостойной жизни. Второе: вы пытались заключить с моим мужем незаконное соглашение. Третье: вы должны были получать деньги за Дилана и Таскани через агентство, а сами получали оплату в частном порядке. Не думаю, что вашему агентству это понравится. И ведь они даже не знают о Монро Эйхлер, не так ли? И были так огорчены вашим провалом с ребятами из Филдстона.
Значит, она, чтобы только заставить Ноя принять ее предложение, звонила родителям его учеников из Филдстона. Его разобрал страх. Слишком во многом он мог ее обвинить; он выпалил:
– Это вы предложили оплачивать занятия в частном порядке. Я даже не…
– Это не я вот-вот потеряю работу. И какое вашему агентству до меня дело?
– Это вы им сказали – вы меня предали. А что я приучил Дилана к «недостойному образу жизни» – это чушь собачья! Он уже сколько лет таскает у вас из холодильника наркотики! Вы разрушили его амбиции, что ему еще оставалось делать! Вы незаконно нанимали репетиторов, обманывали, ловчили – Да что скажут ваши знакомые, если об этом узнают? А что будет с вашей репутацией, вашей психиатрией? Вы куда более уязвимы, чем сами думаете!
Доктор Тейер побледнела, потом вспыхнула. Ею овладели восторг и ужас одновременно: ее обычно мертвенное лицо оживилось, засияло. Она взглянула вниз, на ничего не подозревавших гостей, схватила Ноя за локоть и потащила его к своей спальне. Ничего не понимая, он позволил ввести себя в эту святая святых и только тут отпрянул и встал на пороге, скрестив на груди руки. Доктор Тейер потянулась, чтобы закрыть дверь, но сдалась, когда он не двинулся с места. Их разделяло всего несколько дюймов, они ощущали дыхание друг друга.
– Вы же знаете, что я бы ни за что не разрешила своим детям брать мои медикаменты. С какой стати? – быстро прошептала она в расстегнутый ворот Ноевой рубашки.
Ной замялся. Причина была очевидной, но и слишком сложной для того, чтобы он, в своем возбуждении, сумел ее сформулировать.
– Вы и сами ему их прописывали. Давали риталин – вчетверо больше обычной дозы и каждую ночь лошадиную дозу юнисома, чтобы он смог заснуть. Ему и воровать не надо было, чтобы забалдеть.
– И вы еще смеете обвинять меня – ив чем? Мой сын не умеет концентрироваться, так я ему помогала. Он не способен засыпать самостоятельно – я помогаю ему засыпать. Я не понимаю, какие у вас могут быть претензии.
– Забудьте, – сказал Ной, – это не мое дело.
Доктор Тейер схватила его за запястье. Пальцы были холодные, словно щипцы.
– Хотела бы я знать, что у вас на уме. Я все время чувствовала идущее от вас пренебрежение, с самого момента, как вы у нас появились. Казалось, вы своим глазам не верите. Скажите мне. Что же вы видите? Что бы вы сделали по-другому?
Слова и эмоции переполняли Ноя, раздражение и гнев душили его. Но он так долго подавлял свои чувства, так привык мириться со всем, чтобы только не потерять работу, что сейчас он просто не мог высказать ей все в лицо. Наконец он выдавил из себя:
– Вы… его погубили.
– Я его погубила!? И как же это я его погубила? – Возбуждение ее нарастало. Она еще более энергично потерла ладонью ребра.
– У него не осталось никаких желаний. Он так привык, что ему помогают репетиторы, транквилизаторы, что разучился делать что-либо самостоятельно. Вы не позволяли ему пробовать свои силы, учиться на своих ошибках. Ведь люди только тогда и бывают счастливы, когда им удается чего-то достигнуть, разве не так? А ему не к чему стремиться. Вы предупреждали все его желания, и сейчас он ни на что не способен, ведь его репетиторы любую работу сделают лучше его. А это тупик. Он ничего не способен сделать самостоятельно. – «Он, – подумал Ной, – никчемный и гадкий принц».
– Так что же мне делать? Как положить этому конец?
– Нет, – сказал Ной, – слишком поздно. Доктор Тейер все еще держала его за руку, и теперь ее рука медленно поползла от запястья к плечу.
– Зачем же вы тогда мне все это говорите? Просто от досады?
Ной почувствовал, что у него нет сил ей сопротивляться. Хотелось оттолкнугь ее, повалить на кровать.
– Я и сам не знаю, – ответил он. Он и сам не знал. И потом, что в этом такого уж плохого ? У этого семейства достаточно денег, чтобы обеспечить Дилана помощниками на всю жизнь. Он может хоть всю жизнь оставаться ребенком. Его всегда будут окружать более способные, чем он, люди, – он будет королем, а они – его министрами.
– Я так и думаю, что у вас всегда это было на уме, – проговорила доктор Тейер, – работали, зная, что ситуация безнадежна, получали за это деньги, успокаивали меня, говорили, что все хорошо, – все для того, чтобы выкачать из нас побольше денег. Вы использовали нас ради собственной выгоды, Ной. И теперь, когда уже нечего больше взять, вы раскрыли свою истинную гадкую сущность. – Она отступила на шаг и, широко раскрыв глаза, уставилась на Ноя, ожидая увидеть, какой эффект произвели ее слова. Она хотела увидеть хоть что-нибудь – гнев или страсть, – ей, в ее омертвелом состоянии, было бы приятно любое проявление чувств. Ной мог дать ей с размаху пощечину, и она, улыбаясь, подняла бы окровавленное лицо.