Уставившись на телефон, я думаю о том, как же мне хочется позвонить сейчас Стефани и рассказать ей про Кейна, про Линду Льюис и про случайно отхваченный выходной, и тут мне становится грустно.
Я ставлю диск Линды Льюис и на полную громкость врубаю «Грешницу». А вдруг Линда Льюис станет моей новой лучшей подругой?
— Это была настоящая трагедия, — говорит Линда, ее лицо мрачнеет, на глазах появляются слезинки и капают ей на колени. — Я была уничтожена.
Ну вот. На первом же интервью моя собеседница разрыдалась в моем присутствии. А я всего лишь задала невинный вопрос, о какой кошке идет речь в четвертой песне на диске; оказалось, что Маргаритку (так звали кошку) сбило машиной, ну а больше она ничего не смогла сказать и расплакалась. Не то что бы мне хотелось стать еще одной Барбарой Уолтерс или одна из моих целей заключалась в том, чтобы доводить людей до слез, но, согласитесь, если вы задали простой вопрос и человек разрыдался, значит, что-то пошло не так. У меня появляется порыв обнять ее, но после вчерашнего поцелуя с Кейном я стараюсь не забывать, что не следует переходить грань, существующую между репортером и собеседником.
Я осторожно пытаюсь вывести Линду на более приятные темы для обсуждения, к примеру, тот момент, когда ей предложили сделать студийную запись, когда она впервые услышала «Грешницу» по радио, и каково это — купаться в лучах славы, которую она вполне заслужила. Линда оживляется и начинает засыпать меня анекдотами и делиться со мной мыслями, которые я с ней полностью разделяю: об ее отношении к боссам (у нее, в отличие от других людей, нет врожденного уважения к вышестоящим, из-за чего она постоянно попадает в неприятности), к собственной сексуальности (если она просто обняла кого-то, это вовсе не означает, что она не феминистка). И почти во всем, что она говорит, я угадываю собственный ход мыслей. «Господи, да я запала на эту женщину, в платоническом смысле этого слова», — думаю я, слушая о том, что ей нравится вкус соленого и сладкого одновременно, и, когда ей хочется побаловать себя чем-то особенным, она, сидя в кино, добавляет в свой поп-корн масло «Милк дадс», а ведь я делаю то же самое лет с десяти!
— Я тоже! — взвизгиваю я уже в тридцать третий раз за время интервью.
— Поразительно, — с улыбкой говорит Линда. — У нас очень много общего.
«Ей правда интересно со мной, — отмечаю я, — в отличие от всех остальных, у которых я брала интервью: они только притворялись, что заинтересованы, а на самом деле только и думали о том, как бы сунуть свой язык мне в рот».
Я настолько очарована тем, о чем она мне рассказывает, что даже не обращаю внимания на некоторые детали: например, что она позакрывала почти все комнаты в доме и не желает говорить, замужем она или нет. Я прихожу к выводу, что те поразительные ответы, которые она дает на любые вопросы, вполне компенсируют все недостатки будущей статьи.
Вопрос о возрасте я приберегаю на самый конец: я всегда так делаю, когда подозреваю, что это больное место.
— Дело в том, что в «Эбсолютли фэбьюлос» крайне озабочены тем, чтобы размещать в каждой статье возраст человека, — говорю я.
Глаза Линды широко распахиваются, и она смотрит на меня совершенно безумным взглядом.
— Я никогда не раскрываю, сколько мне лет, — отвечает она.
— Значит, Тина вам ничего не сказала об этом? — спрашиваю я, хотя и без того уже прекрасно знаю ответ. Чертовы агенты. Линда качает головой.
— А я сказала ей по телефону, что это очень важно.
И от Линды вдруг начинает веять холодом, это уже не то добродушное создание, которым она была несколько секунд назад.
— Я никогда не говорю, сколько мне лет, — снова отвечает она. — Так и передайте своему редактору.
Я делаю глубокий вдох.
— Но дело в том, что в «Эбсолютли фэбьюлос», — осторожно начинаю я, — не принимают подобных ответов. Мы обязаны получить от людей эти сведения.
— Это просто смешно! — отрезает она и, тут же догадавшись, как грубо это прозвучало, улыбается. — Отлично. Тогда просто скажите, что мне около тридцати.
— Если я не узнаю точный возраст, они просто посмотрят его в данных отдела статистики. — Я произношу эту фразу очень тихим голосом, чуть ли не шепотом. Но у этой женщины слух дрессированной собаки.
— По данным отдела статистики?! — взвизгивает она. — Разве это законно?
И, улыбаясь ей, я отчаянно надеюсь, что эта нелепая загвоздка из-за возраста не нанесет необратимый урон тому, что мне представлялось дружбой до гроба.
— Послушайте, лично я на вашей стороне, — говорю я. — Я тоже думаю, что это смешно. Просто у «Эбсолютли фэбьюлос» свои правила, и людям приходится им подчиняться. — Я снова улыбаюсь. — Вы выглядите просто потрясающе, — продолжаю я, но так, чтобы она не решила, будто я на нее давлю. — И потом, возраст — это всего лишь цифры.